Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
Глобус: «Я Вам такого не сказал. И разве обязательно нужно только троцкистов изымать? Вы помните, чем кончилась Великая Французская революция? Робеспьер захотел быть диктатором, начал рубить головы всем, кто составлял ему хотя бы малейшую оппозицию».
2). Продолжал свою теорию «жертв» Глобус в этом направлении и дальше. Так, после прочтения в «Правде» за 28 августа о вредительстве в ЦК ВЛКСМ Кондаков в уборной сказал: «Ну, теперь опять начнут косить. Скоро и до пионеров доберутся». А Глобус бросил фразу: «Очередное жертвоприношение».
Мотив «жертвы» у Глобуса неожиданный: он не просто видел в себе и себе подобным жертву сталинской карательной политики. Что он имел в виду под «жертвоприношением», до конца не понятно, но, вероятно, речь шла о попытке властей отвлечь внимание от бедственного положения в экономике через поиск козлов отпущения. «Жертвоприношение» в устах коммуниста могло указывать на бессмысленность действий Сталина и архаичность его сознания: как египетский фараон, тиран приносил человеческие жертвы. Безусловно, понятие «жертвоприношение» указывало на то, что иррациональность борьбы с врагами народа середины 1930‑х годов, по крайней мере для Глобуса, была очевидна. «Жертвоприношения» были тем, что бросало вызов нормальности, выходило за рамки рационального, созданного советским социализмом и его нормативно-правовыми основами. Но в то же время само понятие «жертвоприношение» означало повторяемость иррационального насилия, его закономерность. Характеристика происходящего как жертвоприношения в глазах Глобуса означала стирание грани между чрезвычайной ситуацией и повседневностью, законом и принуждением. Глобус не мог понять внутреннюю подоплеку происходящего, ему была неведома закулисная сторона закона, высшая политическая необходимость репрессий, но была очевидна их систематичность. С позиции жертвы террор воспринимался через неразличимость закона и принуждения.
Кроме того, агент Алдонов считал нужным «…указать на такие факты. Под тем или иным предлогом он [Глобус] не раз в той или иной форме поднимал вопрос об общей голодовке камеры. Говоря о своем деле, т. е. об аресте, следствии и суде, он это представляет таким образом, что все его дело „состряпали“ в НКВД с вынужденными показаниями третьих лиц». В качестве примера лагерный агент пересказывает рассказ Глобуса о роли Н. П. Загорского в его деле:
В Томске нашли какого-то профессора, который показал, что якобы я состоял в контрреволюционной троцкистской группе и таким образом состряпали мое дело. После суда, случайно, в вагоне я встретил этого профессора, он увидел меня, чуть не расплакался и стал извиняться передо мною, говоря, что его заставили показать на меня. Ну что же, у меня к нему никакой злобы не было, я знаю, что не он «погоду» сделал.
Глобус понимал, что репрессии носят системный характер, и отказывался сводить счеты с тем, кто по собственному заблуждению или внутренней слабости донес на него. Он сознавал, что жертвоприношение организовывали не свидетели, а те, кто их выбирал.
Разглагольствования Глобуса в камере регистрировались агентами и осведомителями, подшивались в дело и в конечном итоге обосновывали приговор. Ежов инструктировал: «Справки на каждого подлежащего репрессированию заключенного вместе с имеющимся на него в оперчасти тюрьмы делом направляется тюрьмой ГУГБ на рассмотрение соответствующей республиканской, краевой или областной Тройки. <…> Тройка по рассмотрению представленных ей этих материалов выносит приговор, который и заносит в протокол. Выписка из протокола в отношении каждого осужденного приобщается к делу»[1345].
2 октября 1937 года тройка УНКВД по Челябинской области обратилась к материалам, накопленным на Глобуса. Обвиняемый, по-видимому, не присутствовал на заседании, когда тройка постановила: «Отбывая срок наказания в Верхне-Уральской тюрьме, явился руководителем заключенных в борьбе за ослабление тюремного режима, активно разрабатывает и осуществляет способы и связи с заключенными других камер с целью организации массовых выступлений против тюремного режима, организует массовую голодовку в тюрьме. Систематически клевещет на органы следствия и суда, распространяя нелепые сведения о принуждениях, угрозах и других способах добиться обвинения в контрреволюционной деятельности». Тройка постановила: Глобуса, Мирона Ильича расстрелять, лично принадлежащее ему имущество конфисковать. По инструкции НКВД дела и протоколы возвращались начальнику тюрьмы для приведения приговора в исполнение. (Приговоры приводились в исполнение членами надзорсостава тюрьмы ГУГБ под личным руководством начальника тюрьмы или его помощника по оперативной части.)[1346]
Глобуса расстреляли, чтобы выполнить лимит. Его судьба напоминает судьбу его коллеги, а затем изобличителя, Н. П. Загорского, который содержался в другом месте – Мариинской тюрьме, где лимит на расстрел составил 15 человек. На основании «агентурных донесений» арестанта Загорского нашли виновным в «систематической клевете на партию и порядки в СССР»[1347]. 2 ноября 1937 года он разделил судьбу М. И. Глобуса.
Николай Меркурьевич Безденежных, заместитель Кашкина, участник «контрреволюционной повстанческой организации», был арестован 23 марта 1936 года и приговорен к 5 годам заключения; 5 июня 1938 года по решению тройки при УНКВД его расстреляли. В мясорубку ежовщины попал еще один оппозиционер, которого мы встречали в Томском технологическом институте, – Феоктист Тимофеевич Зуев. Он был арестован в Сталинске в 1936 году наряду со всей кутузовской когортой и получил лагерный срок. 1 марта 1938 года тройка при УНКВД по Дальстрою приговорила его к расстрелу за участие в «контрреволюционной повстанческой организации».
О судьбе казненных по 58‑й статье УК обычно не сообщалось. «Осужден на десять лет лагерей без права переписки» – так говорили родственникам. Новосибирский облпрокурор А. В. Захаров в 1940 году критиковал эту практику как дискредитирующую прокуратуру, ибо многие, получив официальную справку, что их родственник среди заключенных не числится, требовали от работников органов устного признания о том, что осужденный на самом деле был расстрелян. А потом устраивали скандалы, обзывая работников прокуратуры «манекенами»[1348].
16 июля 1954 года житель Ленинграда Александр Миронович Глобус писал прокурору СССР:
В 1937 г., когда мне было 7 лет, мой отец, Глобус Мирон Ильич, 1895 г. рождения, артиллерист-инженер по специальности, был арестован в Томске, куда он был переведен на работу, насколько мне известно – в Томский университет, из Артиллеристской академии им. Дзержинского в Ленинграде. Моя мать, которая одна воспитывала меня после 1937 г., никогда не говорила мне об отце, поэтому в настоящее время у меня нет никаких сведений о его реальной судьбе. Особенно в силу того, что мать умерла в 1944 г. в эвакуации из‑за последействий блокады. Мне было 14 лет. Между тем, после демобилизации по болезни из военно-морского училища, в котором учился с 1945 по 1949 г., я встречал непреодолимые препятствия при устройстве на учебу как сын человека, который был когда-то арестован. По этой причине мне отказали в приеме на политэкономический факультет, хотя у меня была медаль. Изменили решение о присуждении именной стипендии после того, когда я заполнил анкету, отказали в приеме на работу в научно-исследовательский институт
