Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
29 мая 1937 года Глобус опротестовал ход следствия. В заявлении, адресованном председателю ЦИК СССР Калинину и прокурору Союза ССР Вышинскому в копии, он ходатайствовал об отмене этого приговора, «основанного на лжи и клевете». Текст протеста приводим почти без купюр: «В своем заседании, имевшем место в г. Новосибирске 11 апреля с. г. Военная Коллегия Верховного суда СССР приговорила меня к 8 годам тюремного заключения с поражением в правах на 5 лет с конфискацией всего лично мне принадлежащего имущества». Повторяя выдвинутые против него обвинения – «терроризм» и иная контрреволюционная деятельность, – Глобус иронизировал:
В приговоре указывается, что эти факты установлены «судебным и предварительным следствием». <…> В отношении ссылки приговора на судебное следствие можно сделать два и только два предположения: 1. Суд действительно занимался разбором дела и в результате анализа всего относящегося к делу материала установил отмеченные выше факты. 2. Либо те данные предварительного следствия оказались столь убедительными, что, хотя закон обязывает вести следствие в процессе суда, коллегия сочла возможным отказаться от этой процедуры и признать результат предварительного следствия одновременно и результатом судебного следствия. Первое предположение с неумолимой необходимостью отпадает, т. к. кроме нескольких вопросов, обычно задаваемых для установления личности подсудимого, суд ничем другим не интересовался. Суд даже не интересовался таким важным моментом, что подсудимый себя виновным не признал. Вообще процедура, в результате которой живой человек, не совершивший никакого преступления, брошен в тюрьму на 8 лет, продолжалась 5–10 минут.
Очевидно, что ни о каком судебном следствии, по мнению Глобуса, речи быть не может. В этом смысле его рассуждения поражают своей въедливостью и вниманием к нормативно-правовой стороне дела. Такое серьезное отношение к процессуальному моменту в ведении следствия позволяет заключить, что для рядового советского гражданина Большой террор не являлся просто операцией по уничтожению врага. Существование контрреволюции и заговора против советской власти сам Глобус сомнению не подвергал, однако тон апелляции заключенного дает понять, что для советского гражданина суд не являлся и не мог являться чистой формальностью. Вина каждого подозреваемого в контрреволюционной деятельности должна была быть доказана с соблюдением всех норм закона, судебного процесса и следственной деятельности. Именно поэтому в апелляции Глобус жаловался на нарушение законности в его деле:
Приходится заключить, что заседание суда было простой и гнусной формальностью и что вопрос о моем осуждении был решен еще до суда, на основании материалов предварительного следствия.
Что касается предварительного следствия, то из нижеследующего с предельной ясностью будет видно:
1. Что следствие не располагает и не могло располагать никакими материалами, порочащими меня как гражданина СССР.
2. Что порочащие меня якобы материалы, содержащиеся в протоколе очной ставки с Загорским, основаны на ложных показаниях Загорского и что эти ложные показания даны по прямому указанию следствия.
<…> Переходя к следствию по своему делу, я вполне сознаю трудность моего положения. Ибо, если бы кто-нибудь за час до моего ареста описал мне методы и формы ведения следствия, как это имело место в случае со мною, я бы считал, что клевещет, поэтому и я рискую быть обвиненным в клевете. Тем не менее, будучи глубоко убежден в том, что методы и формы следствия, применявшиеся ко мне, антисоветские, а в некоторой части контрреволюционные, я считаю своим долгом описать их так, как они были в действительности. Следствие по моему делу, продолжавшееся с 9 сентября [19]36 г. по 4 ноября – 1937 г., разбивается на 4 этапа.
Последний абзац примечателен оценкой форм ведения следствия, которые, по мнению Глобуса, находились за гранью понимания рядового советского гражданина. Немыслимо было, чтобы нечто подобное могло быть осуществлено в рамках советской правой системы. Единственным возможным объяснением поведения следователей был их антисоветский настрой. Важно, что подобного рода обвинения и используемые формулировки не были просто штампом или желанием Глобуса опорочить НКВД или свести счеты с допрашивавшими его чекистами. Обилие процессуальных нарушений, заранее сфабрикованное дело, отсутствие расследования – все говорило в пользу намеренного и организованного характера совершаемых преступлений. Иными словами, происходящее возможно было объяснить лишь наличием заговора внутри НКВД. В этом смысле указания Глобуса на признаки антисоветской деятельности в ведении следствия нужно понимать в их буквальном нормативно-правовом смысле, что не удивительно, учитывая, что эти обвинения являлись частью апелляции, направленной Генеральному прокурору СССР. Вместе с тем интересно, что сам Глобус, очевидно, был не готов признать деятельность работников НКВД «контрреволюционной», ограничиваясь констатацией ее как антисоветской. Это означало признание того, что процедура расследования нарушала нормы права и умышленно подрывала советский строй. «Контрреволюционность», в свою очередь, означала умысел, и, поскольку связь преступников с фашистско-троцкистским подпольем была неочевидна, Глобус не решился использовать эту формулировку в отношении чекистов. Чтобы не быть голословным и детально продемонстрировать антисоветский характер следствия, Глобусу пришлось в деталях описать процедуру допроса и расследования:
Первый этап с 9 сентября по 14 сентября включительно протекал в Томске и велся следователем Пасынковым и его сменщиком, фамилии которого не помню. Допрос начался через 30–45 минут после моего ареста и продолжался до 3‑х часов 14 сентября 1936 г. с перерывами, не превосходящими часу. Более продолжительный перерыв часов в 4–5 имел место 12 сентября 1936 г. Допрос велся попеременно двумя следователями. Однако основной допрос вел Пасынков, задача второго следователя, очевидно, сводилась к тому, чтобы занимать меня и отвлечь от сна.
В первый же допрос мне было предъявлено обвинение, что я являюсь членом контрреволюционной организации и участником сборищ Мишина – Загорского. Так как я участником контрреволюционной организации никогда не был, а с Мишиным и Загорским, по крайней мере, никаких отношений не поддерживал, то понятно, что кроме удивления это обвинение ничего не могло вызвать во мне. Необходимо учесть, что с Мишиным у меня сложились еще в 1936 г. столь неприязненные отношения на почве третирования меня как исключенного из партии, что я с ним долгие годы не раскланивался. Что касается Загорского, то я был у него на квартире один раз в 1936 г. и в присутствии третьих лиц играл партию в шахматы. Ни до этого, ни после этого я с ним никаких частных отношений не поддерживал. Метод, который следователь выбрал, состоял в том, что у него, мол, имеются данные,
