Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
Разговор Яковенко с Бухариным сыграл роль серьезного толчка в деле организационного оформления группы видных в прошлом деятелей партизанского движения в Сибири. К концу 1929 года в Москве под руководством Яковенко образовался «своего рода центр (мы его называли партизанским центром)». Центр ставил своей целью создать из числа связанных с ними бывших партизан «повстанческие кадры, готовые выступить, как только сложится благоприятная обстановка. Далее удалось создать низовые опорные группы нашей организации в ряде пунктов Сибири». В Томске такой группой руководили Шевелев-Лубков и Буинцев. «Вопрос о том, как и в каком направлении направить и вести нашу работу, мы в нашем центре на протяжении 1929, 1930 годов и позднее обсуждали неоднократно. Прежде всего, важно было использовать все наши каналы связи с партизанской массой и направить их <…> „боевые настроения“ в наше русло. В соответствии с этой нашей установкой мы использовали все имевшиеся у нас каналы связи с Сибирью (мои поездки в Сибирь, приезд в Москву отдельных людей, переписка и т. д.) для внушения народу, что советская власть раскулачивает, мол, лучших, заслуженных партизан, что ставка на колхозы и совхозы подрывает экономическую мощь страны, что нужно брать ставку на хорошего хозяйственного крестьянина, который имеет, мол, опыт, – дать ему инициативу и т. д. и т. п.». Яковенко стал получать из Сибири от знавших его партизан письма, «в котором авторы в самых резких тонах требовали моего вмешательства, моей инициативы, что они, мол, „готовы вспыхнуть как бензин“, готовы к борьбе с „советским господством“ и т. д.» На этой почве он встречался с Буинцевым (январь 1935 года, Новосибирск) и Шевелевым-Лубковым (осень 1935 года), давая им, по некоторым версиям, «директивы по антисоветской работе»[1323].
Протоколы допросов сохраняют какие-то черты диалогизма если не между следователем и подследственным, то между самими подследственными. Их составители старались создать эффект реальности. В общем, однако, перед нами компендиум уже знакомых жанровых средств. Ощущается предел воображения следователей: они суммируют, крадут нарратологические ходы друг у друга или, скорее, работают по тем же лекалам: история про «партизанский центр», например, кочевала между протоколами Стецкого и протоколами Яковенко. Все строилось через логику заговора. У подследственных обнаружилось двойное дно. Они замерли во времени – прячутся (до поры) или засвечиваются, но не меняются. Шевелев-Лубков строит из себя человека правды. Он режет правду-матку в лицо, называет Сталина непристойными именами. На самом же деле он врун и конспиратор. Организация деятельности его и его приближенных следует по проторенной дороге: встречи на квартирах, выпивка плюс разговоры на политические темы. Враги только кажутся коммунистами, а на самом деле норовят поразить партию в спину. Врагам присваивается историческое мышление: враги соединяют экономический, социальный и политический анализ и понимают, что момент для удара нужно выбирать бережно, иначе заговор развалится.
В организации оппозиционеров, как в подобных организациях и повелось, были вожди и пешки. Были вожди государственного масштаба (Троцкий и Бухарин, под ними – Муралов и Яковенко) и вожди местного масштаба (Шевелев-Лубков). Были и простые исполнители: Буинцев, Старовойтов. (Мы уже встречали подобные цепочки, например: Муралов – Кашкин – Николаев.) Ну а как же без вербовщиков? Лавров работал с Шевелевым-Лубковым, Шевелев-Лубков, в свою очередь, – с партизанскими пешками. Чекисты умели противодействовать: они выставляли свои щупальца в виде осведомителей и провокаторов, и те зондировали почву, узнавали, кто лоялен, а кто ворчит и готов завтра взорваться. Оказалось, что все оппозиционеры заодно. В один момент Шевелев-Лубков опирался на Троцкого, в другой – на Яковенко (а через него на Бухарина), но это ему было не важно, он понимал, что это только разделение труда в лагере оппозиции. На самом же деле враг перед чекистами стоял один, и лицо у него было одно. Отсутствие вариативности в протоколах бросается в глаза, но остается открытым вопрос: результат это шаблонного мышления следователей или подследственных?
Звучал мотив накопления оппозиционных сил. Чекист оправдывает террор: ведь страна сидит на пороховой бочке. Воображение возвращалось к годам Гражданской войны – и тогда чекисты думали в понятиях «врага народа». Протоколы составлялись в атмосфере тотальной конфронтации: свой – чужой, друг – враг. При таком раскладе «бывшие партизаны» были отличными кандидатами на роль врага. Связь между индивидуализмом партизанщины и анархизмом оппозиции постоянно педалировалась. Шевелев-Лубков противопоставлял свою, былую анархическую армию иерархической военной организации, себя как вожака партизан – закостенелому Ворошилову и Красной армии. Его партизанские отряды не испарились – они сохранили свои соединения, передали свой боевой опыт Сибирскому троцкистскому центру. Те и другие планировали свергать ВКП(б). Такие люди не умели строить социализм – только поджигать и убивать. Их насилие нужно было обуздать встречным насилием Советского государства.
Но благой конец был обеспечен: враг разоружался в ходе допросов. Авторитет чекиста не мог не победить: Шевелев-Лубков «от всей души» благодарил своих следователей за то, что они показали ему правду, заставили покаяться. Яковенко обещал «быть откровенным, <…> рассказать действительно все, в том числе и все подробности, все детали». Он только просил «учесть следующее обстоятельство: некоторые факты, о которых я буду говорить, имеют почти десятилетнюю давность. Так что кое-что могло стереться в моей памяти. Ежели я, следовательно, кое-что забыл, прошу не рассматривать это как намерение скрыть».
Все упомянутые Шевелевым-Лубковым лица были расстреляны. Не уцелел и В. А. Финашин, запомнившийся нам не только бурной оппозиционной активностью в Спасске и Томске, но и вмешательством в семейные отношения новосибирцев Хрекова и Коваленко, которых он то ли вовлекал в троцкизм, то ли высвобождал из его пут, – Финашина казнят 9 апреля 1937 года. Уже в 1935 году НКВД установил, что Василий Афанасьевич никогда не выходил из рядов оппозиции. Сразу после завершения первого, недолгого тюремного срока с ним связался Радек через дециста А. Алексеевского, чье вызывающее поведение в кабинете Томской контрольной комиссии рассматривалось выше. «Алексеевский явился ко мне на работу, а затем проводил меня на квартиру к Радеку по Гоголевской ул., № 33, кажется, в марте 1928 года». Радек научил Финашина писать клеветнические статьи и заметки: «Я писал такие статьи в газету „Красное Знамя“ якобы от имени рабкоров. Кроме того, по заданиям Радека я выступал на собраниях под маркой самокритики с клеветой на членов партии и т. п. <…> Примерно через месяц после моего приезда в Томск Радек предложил мне оформить троцкистов, работавших в Управлении Томской железной дороги, в троцкистскую организацию и возглавить эту организацию, что мною и было выполнено». Развернуть другую работу Финашин не успел, так как в декабре 1928 года его арестовали за антисоветскую агитацию. «Работая в бюро бланков
