Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин

с ними связаться». Но когда Гриневич возвратился, он сказал, что говорил с этими товарищами, но не связался. «Связался ли он действительно, я не знаю. Был Гриневич также и в Барнауле, где должен был видеться с Х. Г. Раковским и договориться по ряду организационных вопросов, в частности, о связи с Х. Г. Раковским и формах организации поездок по ссылкам. Но Раковского Гриневич не видел, потому что решил, что Раковский, вероятно, находится под домашним арестом». Итак, «черная месса» оппозиции никуда не делась. По уже известному ОГПУ принципу «для Новосибирской троцкистской организации была установлена обязательная уплата членских взносов; члены группы должны были все выигрыши от облигаций, которые они имеют передавать в группы. Кроме того – каждый, кто намерен был оставить г. Новосибирск, должен был просить разрешения на это у самой группы»[1312].

14 ноября 1933 года Лившиц поехала от имени троцкистской организации в Москву, где вновь встретилась с Гриневичем. «Первое свидание было в историческом музее. Я сказала им о том, что я привезла листовку с собой по вопросу голодовки в изоляторе и что нужно организовать общественное мнение вокруг голодовки. Кроме того я вторично высказала мысль о необходимости организации подготовки к всесоюзному совещанию троцкистов и в связи с всесоюзным совещанием организовать объезд ссылки. На втором свидании, которое было как будто бы в ресторане (днем), мы намечали вопросы, которые мы должны поставить перед ссылкой». Гриневич настаивал, что нужно установить, где группа троцкистов будет работать: «или в Москве, или в другом городе, и что каждый из нас будет делать». Сошлись на том, «что должны остаться на работе в Москве, но если не удастся устроиться на работе в Москве, то организовать связи между нами там, где мы будем встречаться. <…> На 3‑м свидании я принесла листовку о голодовке, и мы прочитали ее. Последний раз я с <…> Гриневичем встретилась при моем отъезде из Москвы в Уральск и передала экземпляр листовки о голодовке, переписанный мной»[1313]. Только аресты ОГПУ прервали эту активность, доказав Ягоде и Агранову, что покаяния троцкистов были ложными. Пархомова арестовали в 1933 году в Новосибирске и держали в тюрьмах и лагерях, пока тройка при УНКВД по Дальстрою не приговорила его к расстрелу 6 сентября 1937 года. Лившиц арестовали примерно в то же время, что и Пархомова. О дальнейшей судьбе Гриневича никакой информации нет.

Л. К. Подборскому, исключенному в 1930 году из партии вместе с Кутузовым и Голяковым за «право-левацкий уклон», удалось сохранить себе жизнь. Леонид Калистратович быстро восстановился в партии, окончил с отличием металлургический факультет Томского политехнического института. Оставленный при институте в качестве заведующего термической лабораторией, он подготовил ряд статей по обработке металла, позже приравненных к кандидатской диссертации. Казалось бы, все хорошо: прошлое забыто.

Но продолжение партийной деятельности Подборского было неровным, анархический дух по-прежнему давать о себе знать. Вот как он описывал очередной случай своего неповиновения:

В 1933 году по окончании аспирантуры при Сибирском институте металлов я работал начальником литейной лаборатории. В это время Челябинский тракторный завод находился в предпусковом периоде. По распоряжению наркома Серго Орджоникидзе меня как специалиста и бывшего стипендиата этого завода привлекли на работу на ЧТЗ. Однако местная парторганизация меня не отпускала, тогда я был вынужден уехать без согласия парторганизации, считаю, что наша институтская организация страдает местечковостью, и что работа на ЧТЗ в этот период важнее, чем работа в лаборатории института. В мое отсутствие меня исключают из партии в Томске, а я в то время уже работал на ЧТЗ в качестве начальника лаборатории. Центральная комиссия меня в рядах партии восстановила, не найдя в моих поступках никаких нарушений по партийной линии.

В следующий раз Подборского исключили из партии во время чистки 1933 года, но в 1934 году краевая комиссия опять его восстановила. В 1935 году он был исключен из партии челябинской парторганизацией в четвертый раз – опять за троцкизм и двурушничество. КПК при ЦК ВКП(б) подтвердила решение о его исключении, изменив формулировку: «за антипартийное выступление».

Подборскому удалось перебраться в Москву и начать там жизнь сначала. С 1935 года он работал в столице старшим инженером редукторного отдела Центрального научно-исследовательского института технологии машиностроения, занимался непосредственной разработкой технологии горячей и термической обработки шестерен для вагонов метро и электрических железных дорог Московского узла. Впоследствии он утверждал: «Износоустойчивость шестерен, обработанных по предложенной нами технологии, не уступала лучшим импортным фирмы Шкода и Мосгир. Работа приобрела настолько важный и полезный характер, что мне посоветовали в ЦНИИТМАШе представить ее для защиты на ученую степень доктора наук, к чему я стал готовиться, рассчитывая защищать диссертацию в начале 1940 года». Но обращение в органы со стороны коллеги по работе остановило карьеру Подборского. В октябре 1939 года он был арестован как укрывшийся троцкист и угодил в Бутырскую тюрьму. Там 5 октября 1939 года его допросил следователь ГЭУ НКВД СССР, лейтенант государственной безопасности Иткин:

(допрос начат в 21 час 45 мин, окончен в 0 час 50 мин).

Вопрос: Вы арестованы за активную антисоветскую деятельность, проводившуюся вами на протяжении длительного периода времени. Признаете ли вы себя виновным в обвинении?

Ответ: Нет, не признаю.

Вопрос: Следствием точно установлено, что вы убежденный троцкист-контрреволюционер и злобно настроены против Советской власти. Предлагаем дать откровенные показания о своей антисоветской деятельности.

Ответ: Я не троцкист и не контрреволюционер. Злобно по отношению к Советской власти я не настроен.

Иткин предложил прекратить «запирательство» и перейти к даче «откровенных показаний». «Вы обманывали партию, – заявил он, – точно так же, как вы сейчас пытаетесь обмануть следствие. Следствием установлено, что вы не были согласны по ряду вопросов с генеральной линией партии и разделяли взгляды троцкистов. Подтверждаете ли вы это?»

Периодически перебиваемый подсказками следователя, Подборский изложил историю своих политических настроений:

На разных этапах у меня были недовольства генеральной линией партии, и я с троцкистских, а затем с позиций правых расценивал ряд мероприятий ВКП(б) и советского правительства <…>. Первые колебания в сторону троцкизма у меня были в 1927 году. Хотя я полностью не был согласен с их платформой, однако известное колебание у меня было. <…>. В период между 1927 и 1930 годами у меня троцкистских взглядов и антисоветских настроений не было. В 1930 году у меня вновь возродились несогласия с линией партии. Я считал, что коллективизация проводится слишком высокими темпами, и не был согласен с проводившимися на селе столь жесткими репрессиями. Такие настроения я вынашивал месяцев пять, а потом, когда коллективизация развернулась, эти настроения исчезли. <…> С 1935 года мои антисоветские настроения снова