Как Николай II погубил империю? - Александр Иванович Колпакиди
Мог крестьянин держать больше скота? Теоретически — да, практически — а чем кормить?
В 1874 году тайный советник В.Ф. де Ливрон издал эпохальный труд «Статистическое обозрение Российской империи»[35], в котором, в частности, писал:
«Главное требование трехпольной системы заключается в том, чтобы было достаточное количество скота для удобрения полей, а следовательно, и достаточное количество лугов для прокормления скота. Для этого на каждую десятину пахоты нужно иметь до трех десятин луга…»
По данным самого де Ливрона, в России в 1974 году насчитывалось 89 млн десятин пахотной земли и 52 млн десятин сенокосов. Получается 0,6 десятины! Впятеро меньше!
«…при том 1 десятина луга должна прокормить до 2‑х штук крупного рогатого скота, и при всем этом на каждую десятину пара приходится менее 1 штук скота, тогда как для полного удобрения необходимо вдесятеро больше. Поэтому крестьянский скот питается зимою большей частью соломою, а поля часто вовсе не удобряются, а весь навоз свозится на конопляники и огороды…»
Дореформенные аграрники много писали о «порче лугов», жалуясь, как нелепо и бестолково губят луга в Центральной России.
«Огромный ущерб луговодству центральной России наносила традиционная крестьянская практика выпаса скота на лугах, производимая отнюдь не с целью их удобрения, а лишь для прокормления домашних рабочих животных. В результате весною луга нередко вытравливались до такой степени, что трава так и не успевала подрасти ко времени сенокоса. Научные же рекомендации российских и зарубежных специалистов, направленные на сбережение лугов нечерноземной полосы, при этом полностью игнорировались, а луга подвергались потраве нередко до июня. Подобная “порча лугов” наблюдалась в регионе почти повсеместно. Последствия столь неразумного хозяйствования, разумеется, были вполне предсказуемы: зимой скот сильно страдал от недостатка сена, которое предназначалось в основном лошадям и овцам; коровам же доставалась лишь осока да солома. Нередко весь рабочий скот кормился исключительно ржаной соломой и соломой яровых хлебов, а сено крестьянин был вынужден продавать, чтобы получить деньги для уплаты повинностей»[36].
Можно подумать, крестьянин не знает всего этого и без научных рекомендаций! Однако что делать, если на хозяйство приходится пара десятин луга? Оно, конечно, хорошо бы дать траве набрать силы — а как это сделать? Кормов нет, полуживая скотина едва до первой травы дотянула, а ей ведь работать! Чтобы разомкнуть заколдованный круг, надо либо иметь лишние выпасы, либо лишние корма — ни того, ни другого у крестьян не было, а без них — как перейти от «неразумного» хозяйствования к «разумному»?
При таком положении стоит ли удивляться, что крестьянин держал только ту скотину, которая была ему абсолютно необходима. По состоянию на 1913 год в стране насчитывалось 22,6 млн лошадей рабочего возраста — больше, чем где-либо в мире[37]. Хорошо это или плохо? По логике господ монархистов, много — значит хорошо. А в реальности?
Абсолютное большинство лошадей находилось у крестьян, хотя и транспорт был почти весь гужевой, и кавалерия тоже требовала конского поголовья. По 47 губерниям Европейской России крестьянских дворов с одной лошадью насчитывалось 32,3 %, 22,2 % — с двумя[38]. 31,6 % дворов были безлошадными, а это уже самая горькая бедность.
И та же треть хозяйств не имела полного комплекта инвентаря, хотя набор его крайне прост: соха и борона. Всякие там жнейки-молотилки — это уже «панские вытребеньки». Жали серпами, молотили цепами, но хотя бы соха (или для черноземных районов плуг) и борона должны были быть.
Итак, дурная обработка земли, отсутствие удобрений и, как следствие, катастрофическое, запредельное истощение полей и низкая урожайность. Выход? А какой тут может быть выход?
Демография катастрофы
…В довершение радостей, реформа 1861 года запустила еще один процесс — крестьяне начали теперь уже совершенно бесконтрольно «плодиться и размножаться». Виной тому опять же было не здоровье и счастье народа, а колоссальная детская смертность и общинные порядки — каждый мальчик, даже грудной, давал семье драгоценную прибавку к наделу.
За 50 прошедших после реформы 1861 года лет численность сельского населения Европейской России выросла вдвое. Перед реформой она составляла 50 млн человек, а в 1914 году — 103 млн. Монархисты этому незамутненно радуются — смотрите, как плодится народ, значит, ему хорошо! (Если так, то лучше всех в мире сейчас живут африканские страны.) Вот только соответственно росту уменьшалось число земли, приходящейся на одного человека, а поскольку дети вырастали и семьи делились — то и на хозяйство.
«В Полтавской губернии, где 85 % крестьянских дворов не подвергаются переделам уже несколько десятилетий подряд, — пишет ученый-экономист 20‑х годов Лев Литошенко, — число рождений в 1913 г. по сравнению с числом рождений в 1882 г. дает увеличение всего на 3 %… В соседней Харьковской губернии, где, наоборот, 95 % дворов объединены в общины, число рождений за тот же период увеличилось на 52 %. В смежных Ковенской и Смоленской губерниях число рождений возросло на 3 % в первой и на 40 % во второй. В Ковенской губернии 100 % крестьян владеют землей подворно, а в Смоленской — 96 % общинно. В Прибалтийском крае, не знавшем общинных порядков и придерживающемся системы единонаследия крестьянских дворов, прирост рождений за 30‑летний период составляет едва 1 % первоначальной цифры»[39].
О результате трудно ли догадаться? В 1916 году количество земли на душу населения в европейских государствах выражается следующей таблицей:
Обеспеченность посевами сельского населения (десятин посева на 100 душ сельского населения)
Да, в Бельгии земли на душу населения меньше. Но какая там урожайность — и какая в России?
Не только волжские, но и малороссийские, и Юго-Западные губернии относятся к числу хлебопроизводящих. Ну, и как могли их жители не то что страну кормить, но хотя бы сами кормиться с такого хозяйства?
Какой из всего этого следует вывод? Очень простой и печальный. Страну кормили около миллиона помещичьих и зажиточных хозяйств и еще, в меньшей степени, миллиона четыре середняков. Остальные 15 миллионов крестьянских хозяйств, в лучшем случае, могли прокормить лишь себя, а большей частью, зарабатывая везде, где только можно, продовольствие покупали. То есть если говорить об экономической
