Джон Мэн - Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы
Но мы были тут не одни. С полдюжины людей измеряли тут все, с помощью бечевы разбивая участок на квадраты. Это были археологи из Хух-Хото, начавшие наконец подхватывать нити исследований. Один из них, Вэй Цзянь, помощник профессора в Институте Археологии, вкратце просветил меня через гида. Вот здесь находились стены, а вон там дворец. Вся эта низина некогда называлась Равниной Золотых Цветов — легко понять, почему, видя изобилие лютиков в смеси с лилово-белыми цветами, названия которых я не знал.
— Видите, какое это прекрасное место, защищенное горами, — указал он. Я посмотрел на стену невысоких гор на севере. Они казались очень островерхими. — Это место избрали по суеверным причинам. Оно благоприятное. На севере — Драконья гора, а на юге — река Молния.
— Эти горы кажутся похожими на… зверей.
— На вершинах у них святилища, груды камней. Есть предание, что эти святилища посвящены Семи Богам, — он употребил название, каким монголы обозначают созвездие, называемое у нас Плугом, то есть Малую Медведицу. — Это надо будет проверить. Нам нужно многое узнать.
Раздвигая колышущуюся траву, я прошел ко дворцу и наткнулся на грубую, маленькую, неуместную здесь статую — тюркскую, домонгольскую, стоящую словно на страже. Может быть, ее привезли сюда люди Хубилая, или нашли здесь и просто оставили в покое. Земля была усеяна обломками, грозившими вывихом лодыжки, если я буду неосторожен. Основание дворца по-прежнему оставалось там — земляная насыпь примерно пятидесяти метров в длину, возвышающаяся над травой метров на шесть. Несмотря на утверждения Рашид ад-Дина, не наблюдалось ни малейшего намека на подземную влагу, за исключением того, что некогда, возможно, было колодцем в том, что некогда, возможно, было двором. Хотя вполне возможно, что тут всего лишь находилась опора для знамени. По бокам от дворцовой насыпи высились две других — остатки трех больших зданий, образующие трехсторонний двор. Проложенные туристами тропы, петляя, подымались на вершины насыпей по обеим сторонам. Однако спереди был почти отвесный земляной фас, пронизанный линиями отверстий, где давно исчезнувшие балки крыши, должно быть, поддерживали кровлю. Я представил себе прибывших в город сановников, спешивающихся в тени этого навеса, прежде чем подняться по лестнице в сам дворец, где хан примет их, сидя на вознесенном троне. Теперь там не осталось ничего целого, равно как и внизу.
Мне это показалось крайне странным: земляная платформа пережила семь веков, несмотря на яростные летние ливни и зимние морозы, раскалывающие камни — от самого же здания не осталось и следа. Есть, конечно, мелкие обломки, валяющиеся среди жестких трав. Но где же кирпичи и черепица? Где виденные Бушеллом в 1872 году остатки храмов и монументов? Неужели все забрали японцы, оставив только грубые каменные обломки? Я подобрал некоторые из них — сплошь бесформенные куски и кусочки без малейшего намека на то, чем они когда-то были. Но какие обломки, какие камни: прах Ксанаду… Как же мне, черт возьми, воздать им должное?
Я вернулся туда в 2004 году. Там наступили перемены, отражая перемены, происходящие повсюду в Китае. Теперь на восток из Чжэнлан-Ци ведет отличное новое шоссе с указателем как на китайском, так и на английском, указывающим путь к «Юань Шан-ду», а также недавно проложена малая дорога, идущая прямо на север через пастбище к туристическому лагерю из круглых белых монгольских юрт. Шоссе огибает лагерь, делая два поворота под прямым углом, и приводит вас к ограде, воротам и небольшому музею с парой смотрителей и платой за вход. Однако после въезда я, как и прежде, оказался предоставлен самому себе. Иностранные туристы не получают никакой помощи, поскольку власти еще не оценили значимости этого места, особенно для англоязычных лиц. Немногочисленные указатели все еще только на китайском. А я был все еще волен бродить по горкам, по дворцовой платформе и покрытым травой обломкам, все еще волен подбирать любые кусочки и обломки камня.
Теперь так останется уже недолго. Археологи немало поработали. Во дворе музея стоит стеклянный ящик, содержащий громадный блок белого мрамора в 2 метра высотой. Его нашли под развалинами дворца в 2003 году вслед за двумя другими подобными находками, отправленными в музей Хух-Хото. Вероятно, некогда капитель колонны, он украшен великолепно изваянным барельефом из переплетающихся драконов и пионов — символов и войны, и мира.
Подобные находки и впрямь повергают в изумление. Они намекают на былое великолепие этого места, на мастерство художников Хубилая и на затраченный труд — ближайший источник мрамора находится в 700 км отсюда. Они также являются новым доказательством в громком академическом споре о том, в самом ли деле этот ненадежный Марко Поло побывал в Китае. Однако он начинает свое описание словами: «В этом месте есть очень красивый мраморный дворец». Как гласит табличка около дворцовой насыпи, «эти предметы свидетельствуют о присутствии Марко Поло».
Самая большая перемена, однако, не на самой территории раскопок, а на подъезде к ней. Первый признак близости к Ксанаду — это туристический лагерь, примерно 40 маленьких монгольских юрт (герое) и три огромных бетонных с двойными куполами. Это намек на грядущее. Лагерь создан местным бизнесменом «Бенджамином» Жэнем (китайцы, ведущие дела с Западом, часто называют себя западными именами). Жэнь замечателен в нескольких отношениях: это красивый, общительный, щедрый и честолюбивый человек, движимый желанием соединить бизнес с экологией. Сознавая разрушительное распространение в степь промышленности и сельского хозяйства, он задумал посадить леса и спасти пастбища. Поддержанный богатым индонезийцем, он приобрел участок земли величиной с округ, посадил на его половине не менее 15 миллионов деревьев и отвел бы остальное под пастбище, если бы не обнаружил, что земля пострадала от катастрофического перевыпаса. Теперь он предоставляет ей снова сделаться лугом.
Одно потянуло за собой другое. Волей случая его земля оказалась рядом с Ксанаду. Неплохо говоря по-английски, он сразу увидел скрывающийся тут огромный потенциал для туризма, особенно благодаря новому шоссе. Туристам же требуется где-то останавливаться. Его туристический лагерь открылся в 2003 году, предлагая туристам монгольские геры, хитроумно приспособленные к современности наличием в них двуспальных кроватей, освещения, водопровода и туалетов, а также двухкупольные рестораны, в которых работают местные жители, готовя для туристов монгольские пиршества и развлекая их монгольской музыкой. За первый год работы предприятия он принял 1500 гостей, а в 2004 году — 6000; цифра, которая ко времени Пекинской Олимпиады 2008 года должна возрасти в шесть раз.
В современной атмосфере приватизации я мог без труда представить, как Жэнь заключает сделки с музеем и получает доступ к территории раскопок и потоку информации. В скором времени поездка сюда станет делом легким, комфортным, многолюдным и дорогим. И если вы не отправитесь туда как можно скорее, боюсь, что путешествие в Ксанаду больше не будет приключением, и вам определенно не позволят собирать осколки битой черепицы.
Но куда же подевались те виденные Бушеллом остатки? У Жэня имелся на это ответ. В близлежащем городке Долон-Нур многие здания построены из довольно приличного кирпича и крыты прекрасной черепицей. А теперь вспомните, что в этом районе всегда имелись проблемы со стройматериалами. Похоже, что Ксанаду по кирпичику, по черепичке растащили местные домовладельцы. Осталось лишь то, чем они не могли воспользоваться.
Те подобранные мной кусочки все еще хранятся у меня, и мне думается, я знаю, как с ними поступить. Я истолку их в прах и заполню этим прахом вырезы в столешнице, образующие два иероглифа:
* * *Растущая столица, полумонгольская-полукитайская по своему замыслу, была все же слишком китайской для монгольских традиционалистов. В Каракоруме хватало тех, кто ревниво относился к успеху Хубилая и ворчал, что он чересчур занесся, стал слишком честолюбив, мечтает о собственной империи, соперничая со столицей Мункэ, да еще и чересчур богат. Уж не присваивает ли он себе часть налоговых поступлений, которые по всем правилам следует отправлять в Каракорум? Мункэ прослышал о подобных разговорах и стал гадать, есть ли в них доля правды. В конце концов его убедили предпринять некоторые действия. В 1257 году он отправил двух налоговых инспекторов провести проверку чиновников Хубилая. Инспектора нашли недочеты, составили список из 142 нарушений правил, обвинили китайских чиновников и даже казнили некоторых, а потом, с санкции Мункэ, взяли на себя сбор всех налогов во владениях Хубилая. Хан мог бы спустить с поводка свою гвардию и арестовать этих недоброжелательно настроенных бухгалтеров — но это, как указали его конфуцианские и буддийские советники, было бы открытым мятежом. Лучше уладить дело миром. Хубилай так и поступил, сперва отправив посольство из двух человек, не добившееся никаких результатов, а затем явившись лично, взывая к Мункэ как брат к брату. Это сработало. Братья, прослезившись, обнялись: Хубилай — сплошное раскаяние, невинность и преданность, а Мункэ — предлагая прощение и возобновленное доверие. (Свое слово он сдержал, через три года казнив своих проверяющих за подстрекательство к мятежу).
