Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин
Россия всегда болела окраинами и до сих пор наша государственность чувствует на себе следы прежних страданий. Нам пророчат, что «Россия будет съедена окраинами».
Сепаратизм свил себе гнезда у всех границ и эта внутренняя язва, как предостерегал еще M. Н. Катков, может сделаться неизлечимым недугом. Финляндия борется против государственно-объединительных реформ; в Прибалтийских губерниях подрывается правительственная школа; и многие немцы продолжают видеть в Курляндской губернии свой Kuhrland, а в Германии — свое отечество. Польша пытается «получить в свои руки суд, школу и администрацию» и в тоже время не отказывается от «скромных требований» в западнорусских областях. Немцы продолжают свое мирное завоевание на юге, превращая Волынскую губернию и другие части России в подобия своего Фатерлянда. На Кавказе дело зашло так далеко, что составлена уже карта будущего армянского киликийского царства, охватывающего часть Крымского полуострова. Лондонская армянская газета «Дрошак» (или «Знамя») предлагала всем окраинам соединиться для совместного действия против объединяющего центра. Эта мысль электрической искрой не раз уже пробегала по нашим окраинам.
Финляндская газета «Fria Ord» («Свободное Слово»), издающаяся в Стокгольме, указывала уже своим соотечественникам на пользу союза с революционными элементами России. В октябре 1904 г. в Париже состоялся съезд русских революционеров, созванный попочину финляндских агитаторов. В нем приняли участие представители беспокойных элементов разных наших окраин. Последствием съезда явились прокламации, призывавшие к ниспровержению существующего государственного строя России. Отовсюду идут, следовательно, серьезные указания.
Ими нельзя пренебрегать. Окраинский вопрос для России — вопрос ее существования. «Если бы когда-нибудь русское общество повернулось спиной к Прибалтийскому краю, махнуло рукой на Польшу, забыло про Кавказ и Финляндию, отучилось вообще интересоваться своими окраинами, это бы значило, — писал еще в 1868 г. Юр. Фед. Самарин, — что оно разлюбило Россию, как целое. Тот день был бы началом ее разложения».
В последние годы с особой силой стал развиваться финляндский окраинский вопрос. Так как характер развития каждого исторического вопроса в значительной мере зависит от условия его возникновения, то попытаемся дать очерк нарождения и развития финляндских недоразумений.
Своеобразное отношение русских к Финляндии началось с того момента, когда надлежало окончательно решить участь этой страны и продолжается вплоть до наших дней, когда на очередь поставлен вопрос о ее теснейшем единении с остальной Империей. Финляндская война 1808 г. не встретила сочувствия в современниках; они почему-то считали вступление русских войск в Финляндию политическим насилием и видели в ней только угождение Наполеону.
Сергей Григорьевич Волконский (впоследствии известный декабрист) не пожелал быть адъютантом главнокомандующего Буксгевдена вследствие того, что считал эту войну несправедливою. Мир, заключенный 6 (18) сентября 1809 г. в Фридрихсгаме и возвещенный пушечными выстрелами жителям Петербурга, не был встречен изъявлениями общественной радости. «Неужели большая часть Финляндии отходит к России?.. О Боже мой! О бедная Швеция, о бедные шведы»!... Вот что было слышно со всех сторон, по заявлению современника Ф. Ф. Вигеля. Новое завоевание будто унизило Россию. В новом приобретении почему-то с негодованием видели подачку Наполеона. Вплоть до 1812 г. русские политики считали даже возможным обратную уступку Финляндии. Только немногие русские, знакомые с историей, сознавали всю важность мира и приближения России к Балтийскому морю.
Причину такого печального явления надо искать в духе того времени, в слабом понимании коренных русских интересов, в малом развитии национального самосознания. Петр Великий и Екатерина II знали, чего хотели и к чему шли своей политикой. Для могущества России первый жертвовал всем. В присоединении Выборга он видел преграду шведам и «полную Петрову граду безопасие». Сообщая царственной супруге своей о победе, он прибавил, что Выборг сделался «крепкой подушкой Санкт-Петербургу». — Петр.
Не презирал земли родной,
Он знал ее предназначенье.
Через головы своих близоруких предшественников Екатерина II часто оглядывалась на Петра Великого, когда предстояло решение серьезных государственных вопросов. Интересов России она также никогда не теряла из вида. «Надеяться могут вспоможения во всем, — ответила она представителям аньяльской конфедерации, — согласно с пользой нашей Империи». «Малая Россия, Лифляндия и Финляндия, писала она, — суть провинции, которые правятся конфирмованными им привилегиями... однако ж, и называть их чужестранными и обходиться с ними на таком же основании есть больше нежели ошибка, а можно назвать с достоверностью глупость. Сии провинции, также и Смоленскую, надлежит легчайшими способами привести к тому, чтобы они перестали глядеть, как волки к лесу». Общеизвестен также другой ее ответ: «Я не Курляндская герцогиня, а Всероссийская Императрица».
Но затем, когда на престол взошел Император Александр I, началось время потемнения русских исторических идеалов. Русский Царь, воспитанный республиканцем Лагарпом, в сотовариществе с юным польским патриотом Адамом Чарторыйским, не был ознакомлен с историческими преданиями своего народа, тогда как «важнейшая наука для царей — знать свойства своего народа и выгоды земли своей». Гуманный космополит, поклонник европеизма и отвлеченного либерализма перенес все свои симпатии на Запад. Началась печальная эпоха «политики презрения собственной страны во всем, кроме ее стихийных сил».) Мы сбились тогда с своего исторического пути. Наш руководящий класс отучился мыслить, чувствовать и даже говорить по-русски, усвоив себе какой-то особый высокомерный взгляд на Россию. Важнейшие интересы России доверены были дипломатам, у которых не было «ни капли русской крови, ни единого русского чувства». «Пусть бы Александр окружил себя русскими, я ничего не возражал бы, — сказал Наполеон. Нет разве у него русских дворян, которые были бы ему более преданы, чем эти корыстолюбцы (Армфельт, Штейн и др.). Неужели Александр воображает, что они поклонятся ему».
В Александровский период мы потеряли способность понимать наши собственные нужды и впали в национальное равнодушие. Наше сознание не было тогда русским. Нас заела мысль о превосходстве западных начал. Принцип самодержавия представлялся отсталым (Гильфердинг). В характере Александра I преобладали двойственность и колебания, а по государственному строению России он проявил крайне своеобразное понимание, которое вело к тому, что он готов был раздать достояние русского народа первопопавшимся авантюристам. Судьба дарила Россию одной окраиной за другой, но правительство ничего не сделало, чтобы сплотить и объединить их. Долго пришлось уговаривать Императора согласиться на принятие Грузии. В 1801 г. он подписал остзейские привилегии, в 1802 г. основал в Дерпте (Юрьеве) германский университет. Из Бессарабии, по ходатайству Стурдзы, желал создать отдельное конституционное самоуправление, но этому помешал наместник Новой России гр. Воронцов. Из западных губерний Государь соглашался создать Литовское герцогство для графа Огинского. Другие части западной России проектировалось (в 1819 г.) присоединить к Польше, но
