Владимир Егоров - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

Поразительно, но «Задонщина» ничего (!), абсо­лютно ничего (!!) не рассказывает о ходе сражения, она просто лаконично констатирует факт победы: «б тот же день, в субботу, на Рождество святой Бого­родицы, разгромили христиане полки поганых на поле Куликовом, на речке Непрядве». Столь же лаконично, как будто специально для синодика, перечислены павшие предводители московского войска: «Полег­ли побитые погаными татарами князья белозерские, Федор Семенович и Семен Михайлович, да Тимофей Волуевич, да Микула Васильевич, да Андрей Серкизович, да Михаила Иванович и много иных из дружины».

До сих пор нам были известны только четыре московских командира: сам Дмитрий Иванович, его двоюродный брат Владимир Андреевич и братья Ольгердовичи, Андрей и Дмитрий. Теперь список попол­няется белозерскими князьями и отдельными персо­налиями, которых явно мало для великой судьбонос­ной битвы за землю Русскую, за веру христианскую. Потери до неприличия ничтожны, и спохвативший­ся автор или, быть может, более поздний переписчик исправляет промашку в предоставленном великому князю воеводами длинном списке павших: «Нет, го­сударь, у нас сорока бояр московских, двенадцати кня­зей белозерских, тридцати новгородских посадников, двадцати бояр коломенских, сорока бояр серпухов­ских, тридцати панов литовских, двадцати бояр пе­реяславских, двадцати пяти бояр костромских, три­дцати пяти бояр владимирских, пятидесяти бояр суздальских, сорока бояр муромских, семидесяти бояр разянских, тридцати четырех бояр ростовских, два­дцати трех бояр дмитровских, шестидесяти бояр можайских, тридцати бояр звенигородских, пятна­дцати бояр угличских».

Вот так из одной крайности в другую. Теперь «уточненные» абсолютные цифры потерь командного состава раздуты до неприличия. Остается надеяться, что хотя бы их относительные величины как-то отра­жают размеры и значения отдельных городов и кня­жений великого Владимирского и соседних княжеств того периода. С этой точки зрения самым могучим компонентом объединенного московского войска оказываются... рязанцы. Между прочим, здесь «Задонщина» ничем себе не противоречит, в ней совер­шенно нет темы предательства Олега Рязанского, нет его и среди действующих лиц. Зато доблестные ря­занские бояре валом привалили к московскому кня­зю и дружно полегли на поле боя под татарскими саб­лями. Впрочем, так и должно было бы быть, если бы битва состоялась, следуя тексту «Задонщины», около Рязани, в устье Мечи притока Вожи, между городами Щуровом и Михайловом. Вторым по значимости вкла­да в победу городом неожиданно и необъяснимо ока­зывается Можайск. Ноздря в ноздрю, но почему-то за чертой призеров финишируют вотчины Дмитрия Ива­новича и Владимира Андреевича Москва и Серпухов. Лишь в семерку вошли формальная столица велико­го княжения Владимир и предыдущая столица Ростов. Любопытно, что, уже второй раз, перечисление начи­нается с белозерских князей, коих полегло ни много, ни мало целая дюжина! Это притом что остальные го­рода представлены боярами и посадниками, не счи­тая непонятно откуда взявшихся «литовских панов». Может быть, у этого феномена есть очень простое объяснение: один из самых ранних списков «Задон­щины» обнаружен в белозерском Кирилловом мона­стыре. Видимо в отличие от волхвов, которым «кня­жеские дары не нужны», язык православных монахов был не так уж «правдив и свободен» от воли местных феодалов.

После приведения размеров потерь в соответст­вие с декларируемым масштабом сражения автор «За­донщины» вновь обращается к СПИ за эмоциональ­ной оценкой итогов битвы и понесенных утрат: «Ив ту пору по Рязанской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь вороны не переставая, каркают над трупами человеческими, страшно и жалостно было это слышать тогда; и трава кро­вью залита была, а деревья от печали к земле скло­нились». Внимание, по мнению автора, выраженному, как водится, словами из СПИ, место сражения нахо­дилось не за тридевять земель в диком половецком поле, а неподалеку на соседней Рязанской земле (ме­жду Щуровом и Михайловом?). Тем более удивитель­на следующая сентенция великого князя: «И сказал князь великий Дмитрий Иванович своим боярам: «Бра­тья, бояре и воеводы, и дети боярские, здесь ваши мо­сковские сладкие меды и великие места! Тут-то и до­будьте себе места и женам своим»». Ничего себе! Мо­сковский князь откровенно призывает своих бояр и воевод захватывать рязанские земли! А те как буд­то только того и ждали. «И тогда, как соколы, стрем­глав полетели на быстрый Дон. То ведь не соколы по­летели: поскакал князь великий Дмитрий Иванович со своими полками за Дон, а за ним и все русское войско». Словно золотоискатели, столбящие участки и устраи­вающие гонки на собачьих упряжках в северных рас­сказах Дж. Лондона. До Мамая ли тут!

Итак, оставшиеся в живых и, похоже, даже не при­нимавшие участия в битве бояре, воеводы и дети бо­ярские сломя голову умчались столбить участки на Рязанщине. Непонятно, включились ли в гонку дети ге­ройски павших в сражении бояр и воевод, но их жены точно оказались ни при чем, и им осталось лишь оп­лакивать свою вдовью долю: «Жена Микулы Васильеви­ча Марья рано поутру плакала на забралах стен мос­ковских, так причитая: «О Дон, Дон, быстрая река, про­рыла ты каменные горы и течешь в землю Половецкую. Принеси на своих волнах моего господина Микулу Ва­сильевича ко мне!»... «Москва, Москва, быстрая река, зачем унесла на своих волнах ты мужей наших от нас в землю Половецкую»». Даже оплакивая свою долю, вое­водские вдовы не забывают тщательно подражать Яро­славне из СПИ. Потому ничего удивительного, что Дон в «Задонщине» – быстрая река, прорывшая каменные горы. Очевидно, что это не настоящий тихий Дон, а все тот же песенный Дунай из плача Ярославны, то есть опять же бездумный перепев темы из СПИ. В итоге Мо­сква-река оказывается в плаче московских и коломен­ских вдов притоком то ли Дона, то ли Дуная.

Пока идет дележ участков на Рязанщине, можно подвести первые итоги. Что же говорит нам «Задонщина» – самое раннее и потому, надо полагать, са­мое достоверное письменное свидетельство великой битвы? Попробуем вкратце резюмировать ее содер­жание, опустив лирику и несущественные «неистори­ческие» детали.

То, что Мамай намеревался идти в Залесскую зем­лю, мы узнаем из голословного утверждения Дмит­рия Ивановича. На деле Мамай «гуляет по Дону», как «казак молодой», и непохоже, чтобы он куда-то спе­шил. Выглядит это так, будто великий князь, пользу­ясь оказией – появлением Мамая вблизи рязанского пограничья – под хмельком подначивает своих за­сидевшихся за пирами воевод вспомнить, за что жа­лование получают, размять плечи богатырские, до­быть князю славы, а себе участки под дачи – не зря же дороги мостили да переправы наводили. Князья и воеводы вынужденно включаются в игру, начина­ют подзадоривать друг друга и в конце концов, пока хмель не выветрился, отправляются на Куликово поле в устье Непрядвы. Там недолго думая, не теряя вре­мя на поединки и всякую стратегию да тактику, быст­ренько побеждают Мамая и начинают делить промеж собой рязанские наделы. Тем временем воеводские вдовы выходят на московские и коломенские забра­ла и оплакивают свою долю, как учила Ярославна, но почему-то их не поддерживают вдовы в Рязани и Мо­жайске, хотя именно рязанских и можайских бояр с воеводами полегло на Куликовом поле более всего.

Собственно и все, больше ничего о Куликовской битве из «Задонщины» мы не узнали. Нет там ни соста­ва и численности обеих противоборствовавших сто­рон, ни пути московского войска на Куликово поле, ни сговора Мамая с Олегом Рязанским и Ягайлом Ли­товским, ни благословения Сергия Радонежского, ни переодевания Дмитрия, ни его прозвания Донским, ни поединка Пересвета с Челубеем, ни победной ата­ки засадного полка, ни «стояния на костях», вообще ни словечка о ходе самой битвы! Подробные данные о бо­ярских потерях настолько фантастичны, что, конечно, никто их всерьез не воспринимает. Тогда зачем, спра­шивается, вообще было писать это пустое и неинфор­мативное, ничего в себе не содержащее кроме неуме­лых подражаний СПИ произведение? Очень важный вопрос, которым почему-то не задавались отечествен­ные историки. Может быть потому, что ответ крайне прост, но ужасен в своей неудобоваримости.

Всякому, кто не поленится прочитать «Задонщину» и возьмет на себя труд непредвзято оценить про­читанное, станет совершенно очевидно, что это худо­жественное произведение, написанное, по всеобще­му признанию, в подражание СПИ. Никаким боком не летопись. Обязательно ли в художественном (хотя и не чересчур высокохудожественном) произведении должна присутствовать фактологическая основа? Нет, не обязательно. Фантазия – естественное свойство человека, выделившее его из животного мира. Мож­но сказать, что человек начал фантазировать с мо­мента своего появления на Земле. А записывать свои фантазии и мечты – как только научился писать. На­верняка дошедшие до нас зафиксированными на бу­маге утопия «Государство» Платона и «Божественная комедия» Данте были далеко не первыми фантазиями человечества. Справедливо заметил А. Бушков[16]: «Мы отчего-то совершенно упускаем из виду, что фанта­стическая литература – не изобретение последних двух-трех столетий. Вне всякого сомнения, она суще­ствовала уже гораздо ранее, чего упорно не хотят признавать «фундаменталисты», считающие любое сообщение древних авторов святой истинной прав­дой...». С этим трудно не согласиться. К жанру fantasy по исторической тематике можно отнести и «Иллиаду» Гомера, и, что я не устаю повторять, «Повесть вре­менных лет» Нестора.