Владимир Егоров - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

Кончается Краткая повесть убийством Мамая, во­царением Тохтамыша и сопутствующими такому со­бытию «многими дарами царю» от русских князей.

Таким образом, Летописная повесть в кратком из­ложении в основном пересказывает сюжет «Задон­щины» лишь с добавлением некоторых незначитель­ных деталей: ссылки на Вожскую битву, сомнительно­го состава войска Мамая, короткого списка погибших в бою воевод, выдуманного московского посадниче­ства в Рязани и введения в число противодействую­щих Дмитрию Ивановичу лиц Олега Рязанского. Все эти «детали» имеют нулевую историческую ценность, не говорят ничего существенного о самом сражении и подготовке к нему, вообще главным образом от­ражают реалии не столько времен Куликовской бит­вы, сколько времени написания Повести, то есть де­сятилетия спустя. Кстати, сама Куликовской битва в Повести ни разу не названа, оставшись безымянной, что заставляет с осторожностью отнестись к этому на­званию и в «Задонщине». Из-за такой скудости и нена­дежности информации надежды остаются только на пространный вариант.

Пространная повесть о Куликовской битве начи­нается с того, что неизвестно откуда, неизвестно куда и неизвестно зачем «пришел ордынский князь Мамай с единомышленниками своими, и со всеми прочими князьями ордынскими, и со всеми силами татарскими и половецкими, наняв еще к тому же войска бесермен, армен, фрягов, черкасов, и ясов, и буртасов». Такая не­определенность с местом действия, никак не свой­ственная летописанию и куда большая, чем в крат­ком изложении, в совокупности с «князем Мамаем» и «прочими князьями ордынскими» невольно сразу на­стораживает и порождает сомнения в достоверности Пространной повести. Сомнения усугубляются уже следующей фразой, в которой «собрался с Мамаем, единомыслен с ним и единодушен, и литовский князь Ягайло Ольгердович со всеми силами литовскими и польскими». Упомянут и Олег Рязанский: «Сними же заодно Олег Иванович, князь рязанский». Даже если бы Ягайло действительно намеревался помочь Мамаю, не могло у него быть никаких «польских сил». Кревская уния Литвы и Польши, благодаря которой Ягайло теоретически мог бы получить в свое распоряжение какую-то помощь из Польши, была заключена только через пять лет после Куликовской битвы, а «все поль­ские силы» поступили в распоряжение Ягайла вместе с польской короной еще год спустя. Знакомая карти­на: «летописец» вновь переносит в описываемое про­шлое современную ему международную обстановку. Таким образом, Пространная повесть где-то просто повторяет, как в случае с Олегом, а где-то и развивает, как в случае с Ягайлом, сюжет Краткой повести, аран­жируя его выдуманными подробностями сообразно реалиям XV века. Но при этом прослеживается впол­не определенная направленность аранжировки, при которой вообще никакие реалии не имеют значения.

Хотя Пространная повесть повторяет утвержде­ние Краткой, что Мамай «люто гневался из-за своих друзей и любимцев, из-за князей, убитых на реке Воже» (с заменой любовниц на любимцев), сам Мамай тут же опровергает это утверждение, и совершенно ина­че формулирует цель своего похода: «Христианство погубим, церкви Божии сожжем и кровь христианскую прольем, а законы их изничтожим». Как видим, ни сло­ва о мести, конкретно Москве и московском князе. За­быты и любовницы, и любимцы. Все поглотила припи­сываемая Мамаю автором Пространной повести цель вторжения – беспощадная, огнем и мечом, борьба с христианством, с православной церковью. Но эта цель входит в явное противоречие с выбранными Ма­маем средствами: помощниками в задуманном Мама­ем истреблении христианства и православия высту­пают два великих княжества, Рязанское и Литовское, населенные в основном христианами, такими же пра­вославными, как и жители великого Владимирского княжества! Это вопиющее противоречие автор Про­странной повести пытается сгладить, объявив Ягайла «нечестивым», а Олега «хитрым сотонщиком, сообщ­ником дьявола, отлученным от Сына Божия, помра­ченным тьмою греховной и не хотящим уразуметь». Оба объявления не комментируются автором, поэто­му придется нам сделать это за него. Что касается «не­честивости» Ягайла, то он был крещен, причем два­жды: по православному обряду с именем Яков и по католическому с именем Владислав. И уж тем более абсолютно необоснован навет на примерного хри­стианина, князя-инока Олега Ивановича. Если уж на то пошло, во время Куликовской битвы «сообщником дьявола», отлученным «от Сына Божьего» лично дей­ствующим митрополитом Всея Руси, был как раз мо­сковский князь, а не рязанский. Нет, что ни говори, все-таки мы вновь читаем «повесть по-чешски». Толь­ко этим можно объяснить, почему в фантастическом Зазеркалье Пространной повести «нечестивый» Ягай­ло и «сообщник дьявола» Олег соглашаются губить церкви, лить кровь христианскую, для чего сговори­лись «собраться у Оки-реки в Семенов день [1 сентяб­ря по Юлианскому календарю. – В.Е]» и совместно с Мамаем пойти «на благоверного [еще раз напомню: на тот момент преданного анафеме митрополитом всея Руси! – В.Е.] князя».

И чем дальше в леса Повести, тем больше нало­манных дров и несуразиц. Автор рубит с плеча, не об­ращая внимания на разлетающиеся во все стороны щепки: «Олег же, отступивший уже от Бога, так как злой сговор учинил с погаными, послал к князю Дмит­рию с лживой вестью: «Мамай идет со всем своим царством в мою землю Рязанскую на меня и на тебя, а знай и то, что идет на тебя и литовский Ягайло со всеми силами своими»». Зачем предупреждать врага? В чем лживость вести – предостережения Олега? Оста­ется только пожимать плечами. Далее, Дмитрий Ива­нович, получив предупреждение Олега, идет в со­борную церковь Богородицы и молится там «обли­ваясь слезами». Хороша картинка – плачущий князь! Вместо того, чтобы срочно скликать воевод и начи­нать мобилизацию войска, великий князь отправля­ется молиться и лить слезы. Наконец, после много­словной молитвы, обращенной к Господу и Богороди­це, он призывает Владимира Серпуховского, князей и воевод идти против «окаянного, и безбожного, и не­честивого, и темного сыроядца Мамая за правовер­ную веру христианскую, за святые церкви, и за... всех христиан, живых и усопших». Обратим внимание: не за родину, даже не за вотчины зовет соратников на бой Дмитрий, а за веру, за церкви. Таким образом на фоне череды несуразиц все ярче проявляется основ­ная идея Пространной повести: на цитадель истин­ного православия – Московское княжество – друж­но ополчились все противники веры христианской, по совместительству все соседи, но у православной веры, святых церквей и всех христиан есть надежный защитник, ибо все враги бессильны против «скипетра Царя Небесного – неодолимой победы» и «Авраамовой доблести». Целиком и полностью полагаясь на этот скипетр, Дмитрий Иванович вместо того чтобы коман­довать сбором войск, вновь раз за разом обращается в молитвах к Богу, свободно оперируя при этом словами Ветхого завета: «Господи; прислушайся к мольбе моей, Боже, на помощь мне поспеши! Пусть устыдятся вра­ги, и посрамлены будут, и узнают, что имя Твое – Гос­подь, что Ты – один Всевышний во всей земле!»

В Пространной повести великий князь вообще не собирает свои войска, не мостит переправы, не раз­рабатывает план кампании. Он целиком и полностью вручает свою судьбу и судьбы подданных Богу и все время отдает молитвам и слезному плачу. Так в непре­станных молитвах и обильных слезах наступает Рож­дество Богородицы, день битвы. «Наутро же в суб­боту рано, месяца сентября в восьмой день, в самый праздник Богородицы, во время восхода солнца, была тьма великая по всей земле, и туманно было то утро до третьего часа. И велел Господь тьме отступить, а свету пришествие даровал. Князь великий собрал полки свои великие, и все его князья русские свои пол­ки приготовили, и великие его воеводы облачились в одежды местные». Поскольку все отдано в руки Бога, Всевышний назначает время сражения, сначала на­слав тьму, а потом повелев ей отступить. Только после этого русские князья наконец изволят собрать свои полки, но лишь для того, чтобы те полюбовались на переодевание великих воевод в какие-то «местные одежды». Однако переодевание оказывается напрас­ным, воевать все еще нельзя ввиду небольшого пре­пятствия: отсутствует противник, до которого необхо­димо добираться Бог знает куда. Поэтому Богу ниче­го не остается кроме как быстренько двинуть в поход и лично повести московское войско: «И... пошли за Дон, в дальние края земли, и скоро перешли Дон... Кня­зя, перешедшего за Дон в поле чисто, в Мамаеву зем­лю, на устье Непрядвы, вел один Господь Бог, и не от­вернулся Бог от него». Итак, в Пространной летопис­ной повести московское войско только в день битвы собирается и идет «за Дон, в дальние края земли», в безымянное чистое поле в земле Мамая и тут же, ве­домое Богом, сходу форсирует Дон у устья Непряд­вы, где его ожидают объединенные силы неприятеля: «Ведь на него поднялись три земли, три рати: пер­вая – татарская, вторая – литовская, третья – рязанская». Пространность изложения наконец-то по­зволила на одном безымянном поле в устье Непряд­вы противопоставить войску Дмитрия Ивановича во главе с переодетыми воеводами сразу всю антимос­ковскую коалицию: и ордынцев, и литовцев, и рязанцев. Складывается впечатление, что на сей раз лентяй Ягайло все-таки успел к началу боя, да и Олег не огра­ничился разметыванием мостов. Разумеется, Дмитрия это обстоятельство нисколько не пугает, он свое дело знает туго: «Однако же он всех их не убоялся, не устра­шился, но, верою в Бога вооружившись, силою святого креста укрепившись и молитвами Святой Богороди­цы оградившись, Богу помолился, говоря: «Помоги мне, Господи, Боже мой, спаси меня милостью Своею, ви­дишь, как умножилось число врагов моих... все народы обступили меня, но именем Господним я противился им»». Заметим, Пространная повесть не называет чис­ло сражающихся, но упоминает о «бесчисленном мно­жестве» воинов, покрывшем поле «верст на десять». Множество врагов столь бесчисленно и впечатляю­ще, что Дмитрий Иванович уже не помышляет о по­беде и в своих беспрестанных молитвах молит Бога только о личном спасении.