Евгений Тарле - ПОЛИТИКА: История территориальных захватов. XV—XX века: Сочинения
Наряду со спросом на пряности и мануфактуру, потребность в которых твердо укоренялась в Европе, росла и потребность в изящных изделиях высокого качества.
Европейцы эпохи Возрождения видели и ценили произведения искусства. До нашего времени дошло имя знаменитого итальянского художника-чеканщика и скульптора Бенвенуто Челлини[13]. Он считался мастером единственным, уникальным. Европейские же государи, как сейчас какой-нибудь первоклассный музей, приобретали одно или несколько его произведений. Папа Климент VII, французский король Франциск I, герцог Флорентийский Козимо Медичи поочередно гордились тем, что могли, оплачивая его труд, называть его своим Бенвенуто. Отныне на рынках Лиссабона приезжие покупатели-купцы не переставали поражаться несметным количествам изделий, не уступающих по красоте и тонкости изделиям Челлини, продуктам труда безымянных мастеров Индии. Эти предметы роскоши и комфорта наряду с продуктами индийской материальной культуры португальцы имели возможность именно благодаря их обилию продавать как предметы такого широкого потребления, что громадное, обусловленное опять-таки масштабом предложения, снижение цен ничуть не наносило ущерба, а, наоборот, давало купцам в общем все большую прибыль. Золотой поток лился почти 100 лет непрерывной струей в карманы португальских купцов и в сундуки португальского казначейства.
Еще задолго до того как голландцы покончили с португальской монополией, не было такой торговой страны в Европе, где бы не ломали себе голову над вопросом: как с этой монополией бороться. Как избавиться от необходимости считаться с алчным произволом португальских купцов, назначавших при перепродаже индийских товаров ростовщически высокий процент, и как освободить себя от обязанности подчиняться всем капризам португальской политики, когда простым приказом португальского короля в любой момент из Лиссабона изгонялись купцы любой не угодной королю нации: сегодня англичане, завтра французы, послезавтра голландцы.
Португальская монополия была тем более тяжка, что одновременно всю торговую Европу угнетала и тревожила другая монополия — испанская. И обе эти монополии были между собой связаны не только формально Тордесильясским договором, но и гораздо более реально: еще до 1580 г., когда Португалия политически соединилась с Испанией, испанцы и португальцы сплошь и рядом дружно помогали друг другу бороться против «контрабандистов», т, е. против наций, пытавшихся нарушить португальскую монополию в Индии и Индонезии и испанскую — в Новом Свете и на его островах. Король Франции Франциск I мог сколько угодно негодовать на бессмысленность претензий Тордесильясского договора и острить, что только Адам и Ева имели бы законное право разделить землю на две части и подарить ее, кому хотят, но что в момент их смерти на свете еще не существовало ни испанцев, ни португальцев, а поэтому земля свободна. Такими словесными протестами он и ограничивался: бороться против соединенных сил Испании и Португалии в этих далеких морях ни он и никто другой до поры до времени не мог.
Прежде чем показать, как, когда и в каких формах началась борьба против Испании и Португалии, как в их колониях, так и на море, следует посмотреть, по какому пути пошла испанская колонизация в Новом Свете и каковы были главные последствия испанского завоевания Америки.
Прочное утверждение испанского владычества в Южной и Центральной Америке и на богатейших Антильских островах уже к концу первой половины XVI в. сделало Испанию первенствующей державой европейского континента. Сюда не только устремлялись долго неиссякавшим золотым и серебряным потоком драгоценные металлы, не только вывоз хлопка, сахара, кофе, риса, кожи обогащал Испанию и испанскую промышленность, но за Испанией обеспечивалось положение монопольного складочного места всех этих южноамериканских продуктов, где остальная Европа только и могла их добывать. Рядом, в Португалии, Лиссабон и все португальские порты, как мы видели, в это же время превратились тоже в монопольное складочное место индийских и индонезийских товаров. Но богатство Испании оказалось несколько прочнее португальского: в Испании все-таки было налицо больше предпосылок для прочного освоения новооткрытых богатств.
В Испании еще до Колумба, Кортеса и Писарро все же существовала и кожевенная, и текстильная, и некоторая металлургическая промышленность. Португальское процветание длилось немногим больше одного столетия, испанская колониальная империя продержалась, хоть и в упадочном состоянии, около 300 лет. Плантационное хозяйство широчайшим образом распространилось в американских владениях Испании и на всех Вест-Индских островах.
Индейцы быстро уступили на плантациях место привозным рабам, и со второй половины XVI в. в испанских заатлантических владениях установился на 300 лет весьма прочный плантационный быт. Хозяйство на плантациях было установлено так. Владелец поместья, плантатор, жил в доме, обыкновенно очень обширном, с многочисленными службами и пристройками. Плантаторы средней руки жили с большой роскошью по сравнению даже с очень зажиточными горожанами. В колониях была в ходу поговорка, выражавшая мысль, что бедный плантатор живет лучше богатого горожанина. Обилие негритянской дворни избавляло семью плантатора от какого бы то ки было труда. Плантации приносили большие доходы: годовой доход в 25 % на вложенный капитал считался, например, на плантациях Антильских островов далеко не редкостью. Рабы стоили недешево, но считалось, что молодой здоровый негр в 3–4 года полностью отрабатывает сумму, которую хозяин за него уплатил. В XVIII в. иногда считали даже, что для этого результата достаточно двух лет. На сахарных, хлопковых, рисовых плантациях число рабов колебалось от 150 до 500. На кофейных плантациях бывало несравненно меньше рабов, они считались десятками, а иногда и единицами.
Рабы жили на некоторых плантациях в особых казармах, на ночь запиравшихся, на других плантациях — в хижинах по одной-две семьи в каждой. При таких хижинах иногда позволялось заводить огород и держать птицу. Пища обыкновенно выдавалась хозяином в довольно скудных размерах, иногда негру предоставлялось право получать пропитание из собственного огорода и курятника — там, где ему разрешалось их иметь. Обращение с рабами было очень жестокое, хотя в общем не хуже, чем в английских или французских колониях, — и лучше, чем на голландских плантациях на островах Индонезии. Над каждыми 30–40—50 неграми был приставлен для наблюдения за работой особый младший надсмотрщик, часто из негров-рабов, а над всей массой негров — старший надсмотрщик, непременно белый. Младшие имели право сечь раба за лень или упущения, причем число ударов ограничивалось, у старшего надсмотрщика эта власть ничем не ограничивалась; на рабов их господа смотрели как на племенной скот, и за недостаточную многодетность супругов наказывали, а иногда, разводили. Продавать раба на сторону можно было в одиночку, так же, как его жену и детей. За бегство с плантаций полагалось, кроме жестокого бичевания, часто также членовредительство — выкалывание глаз, отсечение одной ноги или одной руки. Работа длилась обыкновенно от восхода солнца до заката, иногда и до поздней ночи.
В испанских колониях, кроме плантаторов, надсмотрщиков и рабов, жило еще многочисленное население, не принадлежавшее ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим. Это были белые колонисты, переселенцы из Испании, которые, переплыв через Атлантический океан, нашли себе заработки выше тех, на которые они могли рассчитывать у себя на родине, но не выбились ни в богатые купцы, ни в плантаторы. Это были, во-первых, ремесленники, жившие отчасти в городах, отчасти где-либо на усадьбе плантатора и работавшие на округу; к этим белым переселенцам нужно причислить и торговых посредников, маклеров, людей, занимающихся транспортированием кладей, работающих в торговых гаванях в качестве мелких и крупных скупщиков привозимых из Европы товаров, которые потом они развозили по плантациям в качестве странствующих купцов или простых коробейников, и т. д. Есть указания и на предпролетарский элемент в портовых колониальных городах испанской Америки и Вест-Индии. Нужно сказать, что только в XIX в., при новом громадном подъеме производства и усилении рабовладения в испанских колониях число рабов очень сильно росло; вы-рос и спрос на них. А до той поры, в противоположность английским и французским плантационным колониям, расположенным в том же климатическом поясе, общее число свободных белых было в испанских колониях вне всяких сравнений выше числа негров, обращенных в рабство. Вот для примера цифры, касающиеся Кубы, самого громадного из Вест-Индских островов и самого богатого и обильного плантациями из испанских американских владений вообще. Цифры относятся к концу XVIII в. Более ранняя статистика не заслуживает никакого доверия ни в смысле полноты, ни в смысле точности данных.
