Век империи 1875 — 1914 - Эрик Хобсбаум
Следующая трудность состояла в том, что себестоимость продукции всегда испытывает меньшие короткопериодические колебания, чем цены, потому что зарплату (за некоторыми исключениями) либо вообще нельзя снижать, либо нельзя понизить хотя бы до некоторого расчетного уровня, обусловленного ситуацией, хотя фирма может быть обременена старым или стареющим оборудованием и предприятиями, либо, наоборот, новыми дорогими предприятиями и оборудованием, которое окупается медленнее, чем планировалось, и потому снижает общую прибыль.
В некоторых регионах мира ситуация осложнилась в результате постепенного, но испытывавшего короткопериодические колебания падения стоимости серебра и его обменного курса по отношению к золоту. Пока цены на оба эти металла оставались стабильными (как это было в течение многих лет до 1872 года), международные платежные расчеты выполнялись достаточно просто на основе стоимости двух драгоценных металлов, составлявших основу мировой денежной системы (за единицу массы золота давали примерно 15 единиц серебра). Когда обменный курс стал колебаться, то стало намного сложнее осуществлять деловые операции между странами, валюта которых основывалась на разных драгоценных металлах.
Что же можно было предпринять в связи с падением цен, прибылей и процентных ставок? Один вариант решения состоял в принятии системы «обратного монетаризма», предлагавшейся в ходе широких, но ныне забытых дебатов по поводу «биметаллизма», и рассчитанной на одобрение тех, кто связывал падение цен в первую очередь с глобальной нехваткой золота, которое во все большей степени (через фунт стерлингов, имевший фиксированное золотое обеспечение, — т. е. через «золотой соверен») становилось единственной основой мировой системы платежных расчетов. Система, основанная на двух металлах — золоте и серебре (которое добывали в возрастающих количествах, особенно в Америке), могла бы, конечно, способствовать росту цен, благодаря инфляции денег. Призыв к инфляции денег, находивший поддержку прежде всего у фермеров США, подавленных депрессией, не говоря о рабочих и персонале серебряных рудников, находившихся в Скалистых горах, стал главным лозунгом популистского движения в Америке, а тема будущего «распятия человечества на золотом кресте» вдохновила риторику великого народного трибуна Уильяма Дженнингса Брайана (1860–1925 годы)[10]. Впрочем, она, в конце концов, потерпела неудачу, наряду с другими его излюбленными призывами: поверить в буквальную истинность Библии и, вследствие этого, запретить учение Чарльза Дарвина. Банкиры, крупные бизнесмены и правительства главных стран мирового капитализма не собирались отказываться от твердого золотого паритета денег и относились к призывам Брайана примерно так же, как он сам — к идее «происхождения видов». Ведь, в конце концов, только такие страны, как Мексика, Китай и Индия, основывали свою валюту на серебре, но их можно было и не принимать в расчет.
Правительства были более склонны прислушаться к тем весьма влиятельным группам и слоям избирателей, которые настаивали на защите отечественных производителей от конкуренции со стороны импорта. Указанные группы включали не только широкий блок аграриев (что было понятным и предсказуемым), но также и многих крупных промышленников, пытавшихся уменьшить «перепроизводство» хотя бы за счет зарубежных конкурентов. Так Великая депрессия положила конец экономическому либерализму («Век Капитала», гл. 2), по крайней мере, в области мировой торговли (хотя свободное движение капиталов, осуществление финансовых операций и обмен трудовыми ресурсами стали более оживленными). Ограничения ввели сначала Германия и Италия (на текстильные товары) в 1870-е годы, а после этого протекционистские тарифы стали непременной принадлежностью международной экономической жизни, достигнув наивысших значений в начале 1890-х годов в виде штрафных тарифов, связанных с именами Мелина во Франции (1892 год) и Мак-Кинли в США (1890 год)[11].
Из всех основных промышленных стран одна только Британия неизменно придерживалась принципа неограниченной свободной торговли, несмотря на неоднократно повторявшиеся громкие призывы протекционистов. Причины такой позиции были очевидны и совсем не зависели от малочисленности крестьянства и отсутствия широкой внутренней поддержки протекционизма с его стороны. Британия была крупнейшим экспортером промышленных товаров и в течение XIX века все больше ориентировалась на экспорт, причем особенно сильно — в период 1870—1880-х годов; в этом отношении (т. е. по относительному превышению экспорта над импортом) она намного превосходила своих главных соперников, хотя и не смогла обогнать малые страны с развитой экономикой: Бельгию, Швейцарию, Данию и Нидерланды. Она намного опережала все страны по экспорту капитала и по объему «невидимых» финансовых и коммерческих услуг, а также в области транспортного обслуживания. Так что если британской промышленности еще приходилось сталкиваться с зарубежной конкуренцией, то лондонский Сити и британские судоходные компании, безусловно, оставались главными столпами мировой экономики, и их роль в этот период даже возросла. С другой стороны (хотя об этом часто забывают), Британия была крупнейшим покупателем профилирующих экспортных товаров всех стран мира и доминировала на этом рынке (можно даже сказать — формировала его), определяя цены на тростниковый сахар, чай и зерно, которых она закупала в 1880-е годы в размере почти половины всего объема, предлагавшегося на мировом рынке. В 1881 г. Британия купила почти половину от мировой экспортной продажи мяса и больше половины мирового экспорта шерсти и хлопка (55 % по сравнению с импортом всех европейских стран, вместе взятых), т. е. больше, чем любая другая страна{32}. По мере того, как Британия вела дело к свертыванию собственной пищевой промышленности (как это было во время депрессии),
