Коллектив авторов - Источниковедение
Именно это можно найти в «Русской истории» (в 5 ч., 1839–1841) Н. Г. Устрялова. Автор включил религию в «миф Европы». По его мнению, добродетели государственного благоустройства «были неминуемым следствием самой религии, и Русь разделила их со всей Европой, обязанною единственно христианской вере перевесом своим над прочими частями света на поприще гражданственности и образованности». После такого замечания русский историк перешел от конструирования общеевропейского к «своему», русскому национальному мифу, начав со слов: «Вместе с тем христианство принесло нашему отечеству другие выгоды, коих не имела Западная Европа…»[669].
Заинтересованность историков в конструировании национально-государственной истории принимала безусловные социально ориентированные черты. Попытки включения национальной истории в более широкий международный контекст (для демонстрации мирового величия), в котором действует «свое» государство-нация, подавлялись постоянной актуализацией внимания на чертах суверенности, что приводило к изоляции «своей» истории, противопоставлению ее другим. Н. М. Карамзин (1766–1826) в «Истории государства Российского» писал о «своих»:
Подобно Америке Россия имеет своих диких; подобно другим странам Европы являет плоды долговременной гражданской жизни. Не надобно быть русскими! надобно только мыслить, чтобы с любопытством читать предания народа, который смелостью и мужеством снискал господство над девятою частью мира, открыл страны никому до толе неизвестные, внес их в общую систему географии и истории и просветил божественной верой…[670]
Свое замечание Н. М. Карамзин пояснял тем, что, завоевывая Азию, Россия «приобрела новое Царство для России, открыла второй новый мир для Европы» и, называя русского завоевателя Сибири именем известного испанского колонизатора, отмечал: «Российский Пизарро, не менее Испанского грозный для диких народов, менее ужасный для человечества»[671].
Через несколько десятков лет ему вторит британец Т. Б. Маколей (1800–1859), но только уже о «своей» национальной истории («История Англии» в 5 т., 1849–1861), в которой народ создал великое государство, успешно защищавшееся «от внешних и внутренних врагов». Историк стремится описать его благоденствие:
…подобно которому летописи дел человеческих еще ничего не представляли <…>, как в Америке британские колонии быстро сделались гораздо могущественнее и богаче тех государств, которые Кортес и Пизарро присоединили к владениям Карла V; как в Азии британские искатели приключений основали державу, не менее блестящую и более прочную, чем монархия Александра[672].
В классической модели историографии «научность» и «объективность» национально-государственной истории связывалась с последовательностью ее изложения и «истинностью» описываемых событий, в которых участвовал народ и его герои. Такое рассуждение о русской истории (относящееся к 1836 г.) можно найти у Н. Г. Устрялова, ставившего задачу, вполне соответствовавшую духу времени и модели европейской истории:
Русская история, в смысле науки, как основательное знание минувшей судьбы нашего отечества должна объяснить постепенное развитие гражданской жизни нашей, от первого начала ее до позднейшего времени <…>, указать, какое место занимает Россия в системе прочих государств…
То, что такая история не только научна, но и объективна, не вызывало сомнения, поэтому Н. Г. Устрялов, отметив ее правильность словом «верная», подчеркнул:
Русская история достигает своей цели верным [выделено мной. – С. М.] изображением перемен, случившихся в состоянии Русской державы, с указанием причин тому и следствий[673].
Но сама модель национально-государственной истории (несмотря на «верное изображение») оказывалась социально ориентированной, так как каждый такой труд ставил целью поиск национальной идентичности, и осторожный Устрялов этого не скрывал, подчеркивая в переизданной в 1855 г. «Русской истории» в двух частях:
Как верная повесть всего родного, как завет предков к потомству, объясняя рядом картин гений народа, плоды семян добрых и злых, озаряя в неразрывной цепи веков все отечественное, она разовьет идею России во всем объеме ее, покажет истинные свойства народа и потребности государства[674].
В середине XIX в. модель национально-государственной истории приобретает все более респектабельные черты научности, что показывает многотомный труд С. М. Соловьева «История России с древнейших времен» (в 29 т., 1851–1879), в котором автор как само собой разумеющееся отметил:
Русскому историку, представляющему свой труд во второй половине XIX века, не нужно говорить читателям о значении, пользе истории отечественной…[675].
Надо признать, что большой труд С. М. Соловьева в немалой степени стал еще и исследовательской работой.
Классическая европейская историография XIX в. выступила основным инструментом трансляции в общественное сознание англичан, немцев, французов, русских и т. д. представления об особой ценности собственного государства, прошедшего долгий и нелегкий путь своего строительства.
В неклассической модели исторической науки интерес профессиональных историков к написанию национально-государственных нарративов сменился заинтересованностью в изучении истории отдельных социальных, культурных, экономических, политических процессов, а модель таких исследований уже не соответствовала линейной модели истории, характерной для национально-государственных нарративов. Поэтому в XX в. для написания трудов по национально-государственной истории стали создавать авторские коллективы, в рамках которых каждый из историков писал тот или иной раздел истории, соответствовавший его научным интересам.
В советской историографии крупные проекты написания национально-государственной истории (выполняемые коллективом историков) последовали один за другим в 1950‑х – 1970‑х годах. Первый, задуманный еще до Великой Отечественной войны, осуществлялся в СССР в 1950‑х годах. В 1953–1958 гг. были изданы девять томов «Очерков истории СССР».
Как можно заметить, в самоназвании труда присутствует понятие «очерки» и редакторы томов поясняли свой выбор: например, Б. А. Рыбаков указал, что во втором томе многие вопросы остались спорными «и иногда авторами разных очерков решались по-разному», а он как ответственный редактор «не стремился к нивелированию авторского текста, так как избранная для данного издания форма очерков позволяет сохранить в ряде случаев различие во взглядах авторов»[676]. Несмотря на самоназвание, «Очерки истории СССР» обладают видовыми признаками такого историографического источника, как национально-государственный нарратив, поскольку построены по модели линейной истории, имеют строгую хронологическую структуру и материалы (очерки) последовательно рассказывают о строительстве государства. Кроме того, сам многотомный труд преследовал цель конструирования новой идентичности под названием «советский народ», прошлое которого связано с его главной этнополитической составляющей – Россией и русским народом. Не случайно, об исторической «колыбели» этого народа – Древней Руси – Б. А. Рыбаков начинал писать так:
Русь была передовой страной по сравнению со многими народами северо-востока и степного юга. Русь была своего рода богатырской заставой, заслонившей запад от натиска кочевников. Русский народ создал в ту эпоху яркую и самобытную культуру, послужившую впоследствии основой культуры русских, украинцев и белорусов[677].
Следующий проект «История СССР с древнейших времен до наших дней» в двух сериях и 12 томах (первая серия в шести томах – с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции; вторая серия в шести томах – от Великой Октябрьской социалистической революции до дней написания труда) выполнялся с 1966 г. по 1980 г.[678] Последний, 12‑й том так и не был издан. Если в первом случае («Очерки истории СССР») советские историки закончили изложение событий национально-государственной истории концом XVIII в. и проект был остановлен, то во втором случае («История СССР») редколлегии и авторам не удалось изложить советскую историю после 1961 г.
Незаконченные проекты по написанию национально-государственной истории, осуществлявшиеся в контексте неклассической исторической науки, свидетельствуют о кризисе национально-государственных гранд-нарративов, который начался вместе с кризисом классической модели исторической науки. П. Нора замечает об этом:
Эта модель истории больше не работает. Ни с точки зрения научной, ни с точки зрения моральной, ни как метод, который она применяет, ни как соответствующая ей философская система. Ее распад начался в эпоху между мировыми войнами…[679]
