Ирина Роднина - Негладкий лед
XIII
От моей первой Олимпиады осталась досада. Я не почувствовала жажды олимпийской победы, не испила до конца эту чашу, а только глотнула -- в последний момент.
Ко второй Олимпиаде я шла сознательнее и, мне кажется, мудрее. Шла не под прикрытием крепкой тренерской спины, а вместе с тренером.
Я знала, что надо беречь себя от растраты эмоций. Знала, что будет мало тренировок, мало льда. а ведь ты хочешь выступить в полную силу, и мышцы твои привыкли в полную силу работать, и в этих условиях особенно трудно себя контролировать.
И если в Саппоро в 1972 году я практически не могла собой управлять, то в Инсбруке в 1976-м управляла, и сознавать это мне радостно. Может быть, я выступила не так, как хотели многие, как сама я хотела, но я смогла себя настроить как надо, переломить, когда надо, и этим довольна.
Перед этим на соревнованиях в Москве, в Риге, на первенстве Европы Саша был мне опорой, а я чуть слабее его. В Инсбруке я снова взяла руль в свои руки. И дело не в том, кто какой элемент сорвал или не сорвал. Я говорю даже не о катании, а о тренировках и разминках, во время которых почувствовала, что снова стала ведущей.
В первые годы нашей работы Саша прогрессировал гораздо быстрее меня Точка отсчета была другой -- много ниже. И он стал словно переигрывать меня, выдвигаться вперед как партнер. С одной стороны, мне это было приятно: ведь в его выдвижение вложена частица и моего труда. С другой -- я тоже спортсменка, и я уже говорила, что парное катание --это вечное соперничество характеров и воль. А в Инсбруне я поняла, что Саша меня еще не переиграл, еще не перерос.
Вторая олимпийская медаль для меня тяжелее первой: я шла к ней сознательно. Не скользила, а шла. Я стала взрослой. Но и счастья больше от второй медали.
Вышли мы на разминку перед обязательной программой, я свое делаю, и смотрю на Сашу, и вижу, что он вроде "не в ногах", да и сама чувствую после каждого элемента усталость -- как у пожилого человека, когда он по лестнице поднимается.
Я шла со льда и ругала и стыдила себя: "Есть у тебя совесть -- от одного элемента задыхаться?"
В общем, поддержка и прыжок прошли на сплошном волнении. Обычно именно они у нас ударные, остальное делается немного на спаде, а тут первые два элемента -- борьба с собой. и мы не в своей тарелке, зато финиш -- с настроением.
Короткая программа мне обычно помогает снизить возбуждение. Откатаешь ее, дальше -- легче.
На разминке перед произвольной -- несчастье за несчастьем: то один мне помешает, то на другого наеду... "Ну,-- думаю,-- если так, то все нормально: говорят, что после радости -- неприятности (по теории вероятности), а у меня обычно наоборот".
В произвольной ошибался Саша. Он, видно, в Инсбруке испытал то же, что я в Саппоро,--невозможность овладеть собой. И хоть я его о многом предупреждала, но Олимпийские игры-- это Олимпийские игры, их надо один раз увидеть, а сто раз о них слышать бесполезно.
В Инсбруке был дополнительный день отдыха -- между обязательной и произвольной. Как будто специально назло на чемпионатах Европы и мира у нас один график соревнований, а здесь другой. Для усложнения, что ли, условий. Попробуй не перегори. Тем более мой Саша имеет одну любопытную особенность: в период до основных соревнований ему на тренировках все время кажется, что мы перерабатываем, переутомляемся, а на трех последних тренировках перед главным стартом сезона его охватывает колоссальная жажда деятельности -словно он сразу хочет все наверстать. И в Инсбруке свои силы он распределил явно неправильно...
Может быть, потому, что к высоким результатам он пришел быстро, в последнее время он как спортсмен переживает сложный период.
В годы работы с Жуком он как личность себя на льду не проявлял и не мог проявить. Он был словно зажат, со всех сторон обложен, разговаривать ему особенно не разрешалось, и мнения его не спрашивали. Он был весь молчание и надежность.
Сейчас, когда он до многого дошел уже своим умом, ему хочется поделиться с окружающими собственным пониманием фигурного катания. Тем более это в какой-то степени легче, потому что Татьяна работает не так, как Жук, без той суровости. А через "период собственного мнения" спортсмен должен пройти обязательно, как через испытание славой.
Однако Татьяна -- женщина, а женщина женщину легче поймет, она ее и поругает, и пожалеет больше. И Саша оказался меж двух огней. Иногда он себя ведет прямо по-детски, обижается, как ребенок, если мы его не слушаем и в два голоса настаиваем на своем.
Но именно тренируясь у Татьяны, Саша начал расти творчески, больше раскрылся как личность. Правда, когда человека долго не побуждали к творчеству, то ему трудно: если какие-то идеи у него и возникают, то их порой надо буквально вытягивать. Тем более что в нашем деле, в его чисто художественной части Саше трудновато: он застенчив.
Вдобавок ему перестало быть на льду так легко, как раньше. Он был мальчишка со свежими мышцами и свежей нервной системой, а за три года утомление как-никак накапливалось, и теперь оно сказывается, его надо перебарывать, чему Саша пока еще учится.
В. принципе он идет той же дорогой, какой шла я, но с интервалом лет в пять -- семь, хотя разрыв начинает уже наверстывать.
Не очень ловко критиковать мужа публично, а тем более хвалить. Для завершения характеристики скажу коротко: Саша на льду и Саша в жизни -- два разных человека. Он просто поразительно меняется -- мгновенно перестраивается. В последнее время на катке он все больше упрямый, колючий, несговорчивый, но стоит только взяться за чехлы... Я -- Другое дело, после льда мне полчаса ни с кем общаться не хочется: если на катке выкладываюсь, то потом словно опустошенная. А в Саше именно после льда вспыхивает неукротимое желание общаться и действовать. И если я ему в машине или дома начинаю снова говорить что-то о фигурном катании, он молчит и думает, наверное: "Господи, опять она все о том же".
Вот в футбол он может играть до упаду. И в хоккей.
И еще от чего он никогда не отказывается -- от сладкого и от мороженого.
С. ТОКАРЕВ. Цена победы порой видится явственнее, если представить себе возможную моральную стоимость поражения. 13
золотых наград в олимпийской копилке Инсбрука. Без медали, завоеванной Родниной и Зайцевым, было бы 12. Но одному ли мне казалось тогда -- и сейчас кажется,-- что общекомандная победа выглядела бы именно без этой медали несколько менее эффектной? Как, например, и без хоккейной.
Их победа была всем нам совершенно необходима. Ира знала это, Саша тоже знал, и эта ответственность затрудняла и без того нелегкий путь к победе. Будучи непосредственным свидетелем событий в Инсбруке, хочу дополнить рассказ Родниной своими впечатлениями.
Накануне старта местная газета "Тиролер цайтунг" опубликовала их фотографии: они делали первый шаг из-за бортика на лед. Смысл подписи состоял в том, что-де этот шаг непосредственно ведет на пьедестал -- на высшую ступеньку. Я подумал тогда, 47 о черти бы взяли автора подписи: будто нарочно хотел сглазить (как видите, суеверными в острые минуты соревнований не одни спортсмены становятся).
Однако обязательная программа прошла спокойно, а в день произвольной мой коллега, правдист Лев Лебедев, заранее предупредил меня, что, когда все кончится, надо будет стремглав бежать за кулисы брать интервью: "Ты приготовь на всякий случай какой-нибудь сувенир, лучше всего значок, а то полиция нас не пропустит".
Они вышли на лед, я приготовил блокнот, в котором были записи последнего разговора с Ирой -- ее обычное ощущение во время катания.
"Самое главное в первой части -- не "зажаться", но и не перегрузиться. Если "зажмешься" --- будешь "дергаться", если перегрузишься -- после будешь ноги еле передвигать".
Первую часть они славно откатали -- размашисто и отважно.
"Во второй главное -- вдохнуть поглубже, и потом -- двойной аксель".
Саше этот прыжок удавался всегда, а у Иры в период подготовки он однажды вдруг разладился.
Но тут, вздохнув, она свечечкой взмыла в воздух.
А Саша внезапно приземлился на обе ноги.
И хотя все дальнейшее прошло нормально, хотя никто из сильнейших в тот вечер ошибок не избежал, все равно испорченный "аксель" вызвал тревогу, и ожидание результатов на нашей журналистской трибуне было неуверенным, опасливым...
Не только на трибуне. Зайцев не ушел в раздевалку, стоял и смотрел то на лед, то на табло, и когда там зажглись оценки, он просто сел на пол: ноги, видно, отказались его держать.
Лебедев дернул меня за рукав: "Бежим". "А стоит?" "Ты с ума сошел? Они же чемпионы".
Значков не понадобилось -- полицейские тоже кинулись брать автографы у победителей.
...Крохотная раздевалка была битком набита цветами, цветы, лежали в рукомойнике и на полу, и Зайцев, стоя на цветах, с трудом стаскивал майку с мокрого тела. Семикратная чемпионка мира, двукратная -- теперь уже -олимпийская чемпионка комочком сидела в углу. Ее лицо было и светло, и печально, и радостно -- как у каждого, кто способен на сильное чувство и сейчас так много пережил
