Ирина Муравьева - Детские годы сироты Коли

Ирина Муравьева.

Детские годы сироты Коли

Повесть

— Ну, вот вам ваш Николай, — сказал директор и подтолкнул его к сидящим на диване. Их было трое: старуха, молодая и мужик. У мужика был яркий галстук. Все они вскочили. Молодая неловко погладила его по голове очень горячей ладонью. Колька так низко опустил глаза, что они заболели.

Старуха сказала:

— Ну, давай, Коля знакомиться. Это твои родители, а я твоя бабушка. Лариса Владимировна.

Колька громко сглотнул слюну, но глаз не поднял.

— Ты не стесняйся, Николай, — прогудел директор, — ты поговори с мамой, с отцом. С бабушкой познакомься. А я пойду на урок, меня ждут, — он прокашлялся и вышел.

Директор был ничего. Он не дрался, не напивался при всех, а прошлым летом привез в детдом ведро клубники — на даче у него выросла клубника. Ее съели, не успев почувствовать вкуса. Потом все ходили с красными рожами, как в крови.

— Ну, Николай, — громко сказал мужик в ярком галстуке, — что ж ты на нас и не посмотришь? Садись рядом, давай поглядим друг на дружку, познакомимся…

— Ты, Коля, не бойся, — перебила его старуха, — мы тебя не съедим, мы тебя искали, ждали…

Молодая молчала. У Кольки тяжело и противно стучало внутри. Они, наверное, слышали этот стук.

Мужик подтянул его к дивану, Колька вжал голову в плечи и боком сел между молодой и старухой.

— Не запугивай его, Леня, — прошептала молодая и опять погладила его по голове своей очень горячей рукой, — мальчик не привык…

Колька решился и поднял глаза. Сначала все показалось ему красным, потом ярко-зеленым. Когда краснота и зелень исчезли, он увидел этих троих, словно через лупу. У молодой было испуганное лицо с выпуклыми черными глазами. Она была похожа на козу. И ресницы, как у козы, и ноздри. Кудрявая, волосы черного цвета. У бабки — красные щеки, нос — пуговкой. Мужик — широкоплечий, с большими руками, из-под ворота рубашки торчат густые волосы.

— “Лето, — подумал Колька, — а он как в шубе парится…”

И опять опустил глаза.

— Мы — твои родители, Коля, — сказал мужик, — мы тебя потеряли, когда ты был годовалым.

Колька знал, что все они говорят одно и то же. Когда на прошлой неделе толстая тетка в туфлях с блестящими пряжками пришла за Катей-дармоедкой, она тоже наплела, что потеряла ее, когда Кате был год.

— Тебе был год, Коля, — отчетливо сказала молодая, похожая на козу. У нее был громкий, резкий голос. — Шел сильный снег. Бабушка оставила тебя в коляске. И зашла в магазин. Когда она вышла, тебя в коляске не было.

— Почему? — спросил Колька.

— Украли! — вмешалась бабушка, — украли, Коля! Одна женщина, у нее не было своих детей, она тебя украла и переехала с тобой жить в Подмосковье. А потом сдала тебя в детский дом — как своего собственного сына. Но мы тебя разыскали.

— А откуда вы знаете, что это я? — спросил Колька. Внутри у него по-прежнему сильно стучало, но надо же было разобраться.

— Ты, ты! — заговорили они разом, — можешь не сомневаться! Хоть ты и изменился за восемь лет, взрослым совсем стал, но мы тебя узнали, а вот ты нас…

И они опять погладили его, потрепали, похлопали.

— Вы, что, меня к себе жить заберете? — спросил он, и стук внутри остановился.

— А как же! — быстро сказала бабка . — Ты будешь жить дома, и в школу хорошую пойдешь, мы будем вместе читать, ходить в кино, в цирк. Ты любишь цирк?

— Люблю, — хрипло сказал Колька. — Я по телевизору видел, у нас телевизор новый.

Телевизор был не новый, а старый, но все называли его новым, потому что директор отдал свой собственный взамен того, который какой-то крутой подарил детдому. Тот действительно был новым. Колька видел огромный ящик, который привезли на машине, и потом он целый день стоял рядом с директорским кабинетом. А вечером директор увез его к себе. Но зато теперь у них все-таки был телевизор, и детдомовские хвалили директора. Он ведь мог и старый не отдавать, и новый себе взять. Что, его поймают, что ли?

— Ну, вот видишь, — сказала молодая и заулыбалась. — Цирк ты любишь. А в детский театр хочешь пойти?

— Если отметки будут хорошими, — перебила настырная бабка, — все зависит от успеваемости.

Мужик в густой волосатой шубе под рубашкой захохотал и погрозил Кольке пальцем.

— Не советую тебе, Коля, халтурить, не советую!

— Вы меня сейчас заберете? — спросил Колька, не поднимая глаз.

— Сейчас не получится, — ответил мужик, — документы нужно оформлять, то да се. Но ты не волнуйся! Никуда мы не денемся!

Ночью Колька не мог заснуть. Страх и радость были такими огромными, что давно перестали умещаться в нем и заполнили сначала комнату, потом коридор, потом полезли на улицу и захватили не только все дома и спящих в них людей, но даже тот кусок неба со звездами, который был виден ему через форточку.

Посреди ночи пьяный Cкворушка задышал в лицо перегаром.

— Ну, говнюк малолетний! — прошептал он, — пропили тебя? Теперь держись! Я тя…! — он выругался и больно крутанул Кольку за ухо. — Иди, говнюк малолетний, туалеты чистить! А то вы там блюете, говнюки, а Степан Евгеньевич подтирай?

Он вытащил его из постели левой здоровой рукой. Правая — короткая, отсохшая, в черной кожаной перчатке — болталась в полупустом рукаве.

Идти надо было через кухню и длинный коридор. В кухне мертво чернели пустые котлы. На столе блестел замороженный кусок масла. Колька сглотнул слюну.

Скворушка нарочно привел его в девчоночью и сунул в руки осколок бутылочного стекла.

— Отскребай, говнюк! Чтоб ни пятнышка!

Носком башмака показал на линолеум с присохшими подтеками. Колька привычно стал на колени и начал скрести. Из большого пальца сразу же потекла кровь.

— Чтоб мне ни пятнышка! — заорал Скворушка и приложил ко рту начатую бутылку. Закинул мохнатый кадык. — Чтоб мне ни пылинки, сирота казанская!

Колька скреб изо всей силы. Кровь лилась на пол.

— Слизывай! — заорал Скворушка и стал багровым от злости, — пачкаешь тут дерьмом своим! А ну, слизывай! Хирургию устроил!

Директор сказал, что мама, отец и бабушка Лариса Владимировна заберут его в среду вечером. Значит, осталось еще три дня. Воскресенье, понедельник, вторник. Среда не считается, в среду его заберут. Они ему не наврали. Они его искали и нашли. А тогда шел сильный снег. Бабка-дура пошла в магазин. Он спал, годовалый пацан. Чужая баба (он видел перед собой пьянчушку с заклееным глазом, которая вечно торчала на автобусной остановке) украла его из коляски. Унесла к себе в Подмосковье. Мать с отцом плакали. Бабка, наверное, тоже. Искали его, бегали, аукали. Теперь нашли через восемь лет. Заберут к себе. В цирк будем ходить. В детский театр.

В воскресенье утром по телевизору показали фильм “Дикая собака Динго”. После фильма у детдомовцев было плохое настроение: хотелось сломать что-нибудь, разбить, поколотить друг друга. Плакали здесь редко и за слезы ненавидели. В восемь вечера дежурные учителя заперлись в директорском кабинете, откуда захрипела Алла Пугачева, зазвенели стаканы, а потом дверь отворилась, выскочил Скворушка, без пиджака — отсохшая культя наружу — и заорал, брызгая слюной во все стороны:

— Спать всем быстро! А ну всем спать, говнюки малолетние!

Детдомовские присмирели, со Скворушкой никто не связывался. Только Тамарка-Бакинка близко подошла к нему, моргая своими подслеповатыми, мохнатыми, как пчелы, глазами, и выдохнула срывающимся басом:

— А ну, отвернитесь! Не видите, мы раздеваемся?

А посреди ночи из девчоночьей комнаты донесся лай, вой, крик, кто-то визжал, захлебывался. Прибежали дежурные по интернату: Аркаша-Какаша и Тоня-Недорезанная, а за ними вдрызг пьяный Скворушка в штанах, мокрых от вина. Тамарка-Бакинка плавала в крови, раздирала на себе короткую ночную рубашку с клеймом на животе и, дико выпучив лошадиные белки, кричала “А-А-А”, потом переходила на визг и лай, набирала воздуху и опять кричала. Тоня бросилась вызывать “Скорую”, а Какаша начал выпихивать в коридор детдомовских. Наконец, подъехала “Скорая”, прибежали два парня в халатах поверх пальто, втащили носилки. Кровь из Тамарки хлестала так, словно в ней открылся кран. Вся простыня, одеяло и пол перед кроватью стали черно-красными, а кровь все лилась и лилась. Детдомовские, не обращая внимания на Аркашку и Тоню (пьяный Скворушка куда-то исчез), стояли и молча смотрели. Никто, даже самые маленькие, не ушли из комнаты. Парни в халатах, торопясь, перетянули Тамаркину руку резиновыми жгутами и всадили туда огромный шприц, потом начали запихивать между ее раздвинутыми дрожащими ногами куски ваты. Тамарка перестала кричать и захрипела. Изо рта у нее потекла пена.

— Уберите детей! — закричал один из парней. — Вы, что, идиоты, не понимаете, что здесь происходит?

Тамарку переложили на носилки и набросили на нее колючее одеяло. Парни перемигнулись, крякнули, подхватили носилки и осторожно понесли их вниз по лестнице. Тамарка замолчала и лежала, как мертвая. Щеки ее стали странного, почти синего цвета.