Ирина Роднина - Негладкий лед
Доводы ее обычно обоснованны, стопроцентно убедительны, причем ты всегда знаешь, что Татьяна Александровна, несмотря на пожилой возраст, молода в душе и во взглядах, и ее художественным принципам не свойствен консерватизм -- наоборот, им присуща свежесть, тяга к новому, желание искать и рисковать. В ней подкупало то, что, человек по природе пылкий и темпераментный, работала она спокойно, без суеты, точно зная, чего хочет. Иной раз маленькие штрихи, внесенные ею в готовую композицию -- жест, поворот головы, -- придавали всему законченность и осмысленность. Я уже упоминала о том, что Станислава Алексеевича очень трудно, почти невозможно переубедить. Татьяна Александровна Сац это умела.
Веря ей в деле, я верила ей во всем. И тогдашнее положение вещей она хорошо знала: бывала на льду, видела, как не ладится у нас с Жуком. Рассудили мы вместе и решили, что надо по-честному: коли все так запуталось, лучший выход -- безнадежный узел разрубить. А если к кому-то другому нам с Сашей проситься, то к Тарасовой -- самому перспективному тренеру...
К этому выводу мы пришли еще за год до последнего шага.
А сам шаг я все не могла сделать. Умом решила, душой не могла. Это было как в другой мир перейти.
Но работа шла все хуже, отношения накалились... Я снова стала подумывать, не бросить ли совсем. Но было жалко Сашу:
трудился-трудился, а до Олимпиады не докатается...
Много велось разговоров, много людей искренне хотели помочь нам разобраться в наших конфликтах, объяснить нам, в чем мы не правы, а Жуку -в чем не прав он, и ничего из этого не получалось...
К руководству Спорткомитета Министерства обороны СССР пришел тогда генерал А. М. Мирошник, бывший летчик. На первых порах он не очень глубоко разбирался в деталях спорта, но в людях зато разбирался. Он понял, что у нас неблагополучно, вызвал меня, Сашу, выслушал.
-- Надо что-то решать. Кто, вы считаете, может быть вашим тренером?
-- Тарасова.
-- Я ее не знаю. Но если вы убеждены, поступайте, как летчики. Летчику в воздухе некогда особенно долго размышлять, он принимает решение, а на земле выясняется, прав он был или неправ. И если был неправ, это уже не имеет значения, потому что летчик погиб.
...Когда к руководству клуба -- уже официально -- вызвали Станислава Алексеевича и нас, Жук стал перечислять мои вины, я сказала, что не могу больше у него тренироваться, а он -- что давно об этом говорил...
Перед этим мы были у Тани Тарасовой: к счастью, она оказалась в Москве, а не на сборах. Не знаю, что бы я делала, если бы ее не было в Москве.
Я заранее ей позвонила, и мы встретились на квартире ее отца... Там была масса клюшек... У Татьяны были красные пятна на щеках, она теребила пальцы... Мы сели. Мы сказали, что хотели бы у нее тренироваться, просим, чтобы она нас посмотрела. Рассказали, какая у нас есть музыка, какие элементы... Она нам ужасно взволнованно и искренне ответила, что очень счастлива, очень боится и очень хочет с нами работать.
Вечером мы пришли к ней на каток.
Когда я забирала коньки из раздевалки ЦСКА -- раньше я их забирала, только когда уезжала на соревнования или сборы,--было такое чувство, будто я ухожу из дома.
Мы жили тогда в Архангельском и ездили к Тане на "Кристалл" мимо ЦСКА.
Через год. когда была назначена наша с Сашей свадьба, я хотела опустить приглашение для Станислава Алексеевича просто в его почтовый ящик. Мама сказала, что это неудобно, что мне самой нужно его пригласить. Я поднялась на лифте, нажала кнопку звонка. Мне долго никто не отпирал, и, когда я уже вызвала лифт, дверь открылась, на пороге стоял заспанный Жук.
-- Иришечка... А ну, пойди сюда. Как тебе там живется?
Долго он на меня смотрел.
XII
Ты катаешься, а тренер стоит за бортиком. Ты не всегда его видишь, но чувствуешь всегда каждой клеточкой. Как солнечное тепло. Он катается вместе с тобой, каждый твой шаг предугадывает. Мне кажется, что, если его что-то отвлечет, у тебя случится срыв. Я за бортиком еще не стояла и не могу утверждать наверняка, но мне представляется, что это так... И когда кончается твоя программа, ты сразу видишь лицо тренера и сразу понимаешь, хорошо или плохо тебе все удалось.
Такой полный душевный контакт с Таней Тарасовой возник не сразу, а лишь на чемпионате мира в Колорадо-Спрингс -- во время проката.
Когда мы к ней пришли, я была вся в противоречиях, сомневалась в себе, боялась отхода от прежнего, это приводило к срывам... Татьяна постепенно сумела нам доказать, что процесс идет нормально, все закономерно. А ведь для нее самой то время было, должно быть, самым тревожным во всей ес тренерской жизни: все-таки со спортсменами подобного ранга она еще не работала и вдобавок своих учеников сама вела вверх, росла с ними вместе, а мы пришли от такого выдающегося специалиста, как Жук; ей хотелось внести в работу с нами свое, новое, и мы ждали от нее этого, а рисковать было опасно, и сроки короткие, и по-человечески она нас знала недостаточно...
Не случайно в первые дни она и я, начав говорить на узкоспортивные темы-- о технике, о методике,-- непременно переходили на личное и говорили без конца. Мы интуитивно чувствовали, что надо сблизиться и понять друг друга, что без этого нельзя.
Татьяна -- открытый человек. В ней есть некая бравада, она может громогласно утверждать, что непременно поставит для своих учеников "ге-ни-альную программу", но это не самоуверенность, а скорее форма самозащиты, потому что внутренне Татьяна очень уязвима.
Колоссальная энергия и работоспособность, огромная любовь к спорту -это в ней семейное, наследственное. Но она Не просто любит спорт --она любит своих учеников, безраздельно себя для них расходует и каждую программу придумывает, испытывая словно бы двойную любовь -- к ней и к паре, для которой она ставится. В Татьяне неукротимо стремление к новому (тоже семейная, отцовская черта), но ее дарование особого типа. Оно больше подчинено фантазии и внезапному порыву, чем системе и здравому расчету. Она человек настроения, и ее постановочная работа зависит от настроения: бывают и спады и колоссальные взлеты. Ее критерий -- красота, и в поиске красоты она готова подчас пойти вопреки правилам и канонам, и это пренебрежение к канонам рождает порой новые идеи.
Татьяна очень добра, у нее чуткое и щедрое сердце. Если ты радуешься, она с тобой радуется, если ты переживаешь, она с тобой переживает, и этого в ней хватает на всех ее учеников, на всех ее многочисленных друзей, только на себя не всегда хватает.
Иные женщины умеют свое дело делать по-мужски, а Татьяна во всем женщина. Для таких, как она, цельных натур тренерская профессия тяжела тем, что она отбирает у них всю жизнь -- до дна, а ученики заменяют детей. Женщинам, мне кажется, трудно быть тренерами, потому что в тренерском труде неизбежны суровые секунды, когда надо заставить себя проявить силу и власть, а женщина все-таки больше любовью берет, ей всех жалко... Но бывает именно так, что нельзя жалеть, нельзя любить, что чувства эти нужно спрятать подальше...
Тренер должен быть постоянно уверен в себе, во всяком случае, внешне. Какие бы он ни испытывал сомнения и колебания, какие бы, допустим, неприятности ни случались у него дома, ученики не должны об этом даже догадываться. Одним своим видом, своим настроением тренер обязан всегда вселять в них смелость, бодрость и веру в собственные силы.
На каждое занятие тренер должен приносить что-то новое-- будь то хоть маленький жест или просто поворот головы. Без нового он не имеет права приходить -- иначе сам себе проиграет.
Тренер должен предвидеть, предчувствовать момент, когда ученик может его разгадать -- увидеть слабость или сам оказаться в чем-то сильней. Тренеру надо быть постоянно начеку, быть готовым ко всем изменениям в душе, в характере ученика, потому что тот молод, во время их взаимной работы он меняется каждый день. И под воздействием времени и под влиянием любого обстоятельства. Он, например, книгу прочел или фильм посмотрел и сразу что-то понял, и такое произошло изменение в его взглядах на мир, какого не бывает у взрослых. Самый страшный для тренера проигрыш -- это падение его престижа в глазах ученика. Такое может случиться даже не по вине тренера, не потому, что он стал хуже, чем был, просто потому, что ученик вырос, а тренер на месте стоял. Но тренеру трудно все время расти, ведь он человек уже сложившийся. Непосильно трудно, а нужно, чтобы ни в чем и ни на миг не оказаться ниже ученика. Чтобы всегда опережать его, оставаясь авторитетом -- моральным лидером.
Я говорю, конечно, об идеале. Устают все, устает и тренер. И работа его, как говорится, ненормированная -- не "от звонка до звонка", а все двадцать четыре часа в сутки идет эта душевная, эта выстраданная работа. Она, в общем, неблагодарна: об учениках, о спортсменах больше и громче говорят и пишут, об их успехах и талантах, но талант спортсмена проявляется благодаря усилиям тренера. Заботы, внимания заслуживает прежде всего тренер. Если не он, то откуда же взяться чемпионам?..
