Владимир Егоров - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

Далее, ни в одном документе нет описания пути московского войска к Дону, хотя путь неблизкий, а сам поход, как уже отмечалось выше, уникален в истории противостояния с Ордой. Единственный упоминае­мый в «Сказании о Мамаевом побоище» промежуточ­ный пункт – какой-то никому не ведомый Березуй, на котором происходит встреча Дмитрия Ивановича с братьями Ольгердовичами.

Зато в противовес Дмитрию есть кое-какие наме­ки на путь к Куликову полю Мамая, и путь этот весь­ма странен. Вместо того, чтобы просто придти к сво­ему союзнику Олегу Рязанскому и, дождавшись дру­гого союзника, Ягайла Литовского, совместно ударить на Москву, Мамай долго шатается вдоль Воронежа на донском левобережье, потом уходит на верхний Дон, зачем-то переправляется через него и, плюнув на со­юзников, в одиночку вступает в бой с московским войском на правом донском берегу.

С реками в источниках о Куликовской битве есть головоломная обойденная молчанием в классиче­ском сценарии путаница. С одной стороны, Мамай до­говаривается о встрече с союзниками на Оке в конце августа, с другой – ждет Ягайла на Дону в сентябре, но в итоге не встречается ни с Олегом, ни с Ягайлом ни на Оке, ни на Дону. Непрерывно путаются Москва-река, Ока и Дон в плачах жен и вдов московских вое­вод в «Задонщине». Наконец, река, на берегах кото­рой произошла сеча, в какой-то летописи, причем из самых подробных, называется не Непрядвой, а вро­де бы Направдой. Похоже, что в самых ранних дошед­ших до нас летописных материалах она и вовсе зовет­ся Непрой, то есть Днепром. Ко всему этому добавля­ется поразительное совпадение: в непосредственной близости к полям обеих битв, Куликовской и Вожской, протекают реки с одинаковым названием Меча. Не лучше ситуация и с городами. На Дону нет помянутых в «Задонщине» городов Чурова и Михайлова, между которыми, согласно «Задонщине», появился Мамай, зато города Щуров и Михайлов имелись на Рязанщине, причем первый из них стоял непосредственно на Оке напротив Коломны, а место Вожской битвы нахо­дится как раз посередке между ними.

Перечни погибших в. широко известной Кули­ковской битве сильно разнятся в разных источниках. Весьма вероятно, что они формировались намного позже по мере внесения в них имен родоначальников, действительных или чаще мифических, фамилий «но­вых московских», вылезших «из грязи в князи» и спеш­но стряпавших свои якобы древние родословия. По­скольку про битву на Воже летописи быстро забыли, в летописное сообщение о ней фиктивные имена якобы погибших никто не добавлял. В результате в нем оста­лось только два имени, причем один из двух, помяну­тых как павшие на Воже – Дмитрий Монастырев, – умудрился повторно погибнуть на Куликовом поле.

В известных источниках о Куликовской битве со временем трансформируется роль рязанцев и их ве­ликого князя Олега. В более ранней «Задонщине» Олег Рязанский предупреждает Дмитрия Московско­го о нашествии Мамая, а в число потерь на поле боя включены семьдесят рязанских бояр. То есть рязанцы явно на стороне Москвы и вносят самый весомый вклад в победу. В более поздней Летописной повести и, особенно в «Сказании о Мамаевом побоище» Олег Рязанский становится союзником Мамая и, тем самым, врагом московского князя, но в большинстве списков «Сказания» тем не менее сохраняется эпизод с Олеговым предупреждением Дмитрию о нашествии Мамая. Такая трансформация роли Олега и рязанцев вкупе с их необъяснимым поведением во время событий на Куликовом поле вполне объясняется, если принять, что речь изначально шла о битве на Воже, в которой Олег Рязанский соблюдал доброжелательный нейтра­литет, а прончане, то есть «не олеговы» рязанцы, и во­все были союзниками Дмитрия. Лишь впоследствии, когда, с одной стороны, выдумывалась Куликовская битва, а с другой, в который раз обострилась борьба между Москвой и Рязанью вплоть до военных столк­новений, Олег Рязанский у летописцев «переметнул­ся» на сторону Мамая. Но все же как-то не до конца.

В итоге Н. Бурланков реконструирует события 1378 года следующим образом: «Мамай (или тот же Бегич) разоряет Нижний Новгород. Воевода Бегич с сильным войском... идет берегом Оки на Москву... Олег оповещает Дмитрия об угрозе и просит помо­щи. Дмитрий... встречается с Сергием, и тот благо­словляет его на войну с татарами».

Небольшая ремарка. Непонятно упорное стрем­ление Бурланкова сохранить благословение Сергия Радонежского. Снявши голову, по волосам не плачут. Если Куликовской битвы вообще не было, то непонят­но, зачем так цепляться за маловероятное и совер­шенно нерелевантное игуменское благословение на нее. Однако, возвращаем слово Бурланкову. «Дмит­рий собрал войско на Коломне и двинулся навстречу татарам по левому берегу Оки. Недалеко от впаде­ния Вожи в Оку... Дмитрия настигает вестник Оле­га, и князь созывает совет. Одни советуют остать­ся на этом берегу, ибо, если переправиться, то Ока отрежет войско от родной земли, и, вздумай тата­ры обойти их, они не успеют на помощь своим горо­дам. От Сергия прибывают посланники, нагнав князя на этом берегу Оки (может быть, Пересеет и Осля­бя. Впрочем, рассказ о послах мог быть и позднейшей вставкой). Дмитрий решает положиться на волю Бо­жью и переправиться, поскольку в этом случае они смогут навязать татарам сражение, а, останься они на левом берегу, татары могли обойти их или вовсе уйти и вернуться через некоторое время. Кроме того, правый берег Оки крутой, и, если татары его займут, они будут в лучшем положении. Войско переправля­ется. Бегич, возможно, направлявшийся к этому же месту на броды, получает донесение о переправе рус­ских. Перед ним выбор. Он может идти к Коломне или Лопасне, но тогда он рискует подвергнуться тыло­вому удару. Он решает принять бой. Русские строят полки на берегу Вожи, возле впадения в нее реки Мечи, примыкая к Воже левым крылом (или в небольшом от­далении), ниже по течению Вожи ставится засадный (иногда его называют сторожевым) полк – на слу­чай, если татары подойдут не с той стороны, от­куда их ждут. Татары появляются на правом берегу Мечи, более высоком. Русские находятся в отдалении, чтобы татарские стрелы не долетали. Наконец, та­тары переправляются, и начинается бой; после дол­гой битвы вступают свежие силы русских, и татары бегут, опрокинутые в речку Мечу. («Духу южну потянувшу сзади нам» – на Куликовском поле на Дону юж­ный ветер в спину Засадному полку потянуть никак не мог. Но если развернуть карту на 90 градусов, как и должно быть в битве на Воже, то все становится на свои места.) Войско славит Богородицу и всех святых; собирает погибших и торжественно возвращается в Москву; их встречают, как древних героев».

К аргументам Н. Бурланкова позволю себе доба­вить еще одно соображение, тоже наводящее на раз­мышление. Удивительно, что судьбоносная для Руси битва случилась точно на день Рождества Богороди­цы (8 сентября по старому стилю) – один из глав­ных православных праздников. Такое совпадение по­дозрительно само по себе. Но сомнения многократно усиливаются вторым столь же удивительным совпаде­нием. Получив известие о приближении Мамая, Дмит­рий Иванович назначает сбор войск на Успение Бого­родицы (15 августа по старому стилю). Таким образом, вся кампания проходит точно между двумя двунаде­сятыми православными праздниками, связанными с рождением и кончиной Божьей Матери – издревле заступницы Руси и избавительницы от всяческих на­шествий. Традиция обращения к заступничеству Бо­городицы при приближении врага ведет свое начало еще из Византии, где для защиты стен Константинопо­ля их обходили с Влахернской иконой Божьей Мате­ри. В Москве эта традиция нашла яркое выражение как раз в конце XIV века, когда сын Донского Василий Дмитриевич перенес в Москву Владимирскую икону Божьей Матери для защиты города от Тамерлана. За­метим, что как раз в это время начали формировать­ся известные нам письменные источники о Куликов­ской битве.

Отдельная проблема, даже целый пласт проблем, с широко известным благословением на битву Сер­гия Радонежского и участием в подготовке к ней ми­трополита Киприана. Роль Сергия тоже меняется по мере формирования окончательной версии «Сказа­ния о Мамаевом побоище». Вообще не упомянутый в «Задонщине», в Летописной повести он посылает гра­моту со своим благословением вдогонку московскому войску, а в «Сказании» уже лично благословляет Дмит­рия на ратный подвиг и даже отдает ему двух своих монахов. Здесь тоже наглядно проступает процесс формирования мифа, как и в случае с митрополитом Киприаном. С учетом того, что пребывание Киприана осенью 1380 года в Москве весьма спорно, а на Сер­гия московский князь имел большой зуб, скорее всего оба церковных иерарха были приобщены московски­ми летописцами к делу задним числом, с одной сторо­ны в обоснование благоверности Дмитрия Донского, а с другой – во славу Православной церкви.