Владимир Егоров - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

Что ж, может быть, А. Журавель и прав. Но, по большому счету, так ли уж важно, состоялась ли Ку­ликовская битва осенью 1380 года или годом рань­ше? В большинстве случаев для истории и нас, гля­дящих на исторические события с расстояния в не­сколько веков, не столь принципиален сдвиг того или иного события на год-другой вперед или назад. Одна­ко последствия оказались совсем другими и далеко не безобидными, когда наша тающая льдина, набрав ход, продрейфовала навстречу течению времени еще один годик и ненароком заплыла в год 1378-й.

А. Петров, ученый секретарь Отделения истори­ко-филологических наук РАН, как-то мимоходом за­метил[9]: «Переписчик Рогожского летописца допустил ошибку именно в заголовке к рассказу о Куликовской битве, перепутав его с... «побоищем иже на Воже»». На это скромное замечание, которому, вероятно, сам автор не придавал особого значения, неожидан­но последовало развернутое «возражение» писателя Н. Бурланкова[10], суть которого сводилась к тому, что никакой ошибки летописец не допускал, потому что никакой Куликовской битвы вообще не было, а было именно и только побоище на Воже 1378 года, собы­тия которого оказались позже перенесены на выду­манную Куликовскую битву. Разумеется, такое «возра­жение» секретарь отделения РАН не мог оставить без внимания[11], назвав его «историографическим абсур­дом». Но при всей резкости высказываний и автори­тете их автора, никаких содержательных возражений Бурланкову А. Петров так и не привел. И этот факт за­ставляет нас более внимательно присмотреться и к сценарию Н. Бурланкова, и к самой Вожской битве.

Битва на Воже 11 августа 1378 года стала едва ли не первой реальной крупной победой набиравшей силы Москвы в полевом сражении с ордынцами. Зна­чение этой победы трудно переоценить. Во-первых, она показала, что татар можно бить в открытом бою. Во-вторых, она обозначила лидера сопротивления Орде среди северо-восточных русских княжеств и их князей. Наконец, в-третьих, она значительно укрепи­ла не только личный авторитет Дмитрия Московского в княжеской среде, но и его позиции в отношениях с клерикальными кругами тогдашней Руси. Последнее, вероятно, требует пояснений.

После смерти митрополита Алексия в феврале 1378 года Дмитрий Иванович пожелал поставить но­вым предстоятелем Русской православной церкви верного ему человека, своего духовника архимандри­та Михаила, и не признал назначенного из Константи­нополя митрополитом болгарина Киприана, причем до такой степени, что летом 1378 года не пустил его во Владимир и Москву. Киприан, однако, опрометчи­во решил настоять на своих законных правах и, по­надеявшись на митрополичий иммунитет, отправил­ся-таки в логово врага, но на подъезде к Москве был пойман и совсем не деликатно выдворен обратно в Киев. Злые языки поговаривали, что при этом сущест­венно пострадали и сам митрополит, и находившаяся при нем митрополичья казна. Возмущенный Киприан по всей форме предал Дмитрия Московского анафеме и отлучил от церкви. Отлучением противостояние не закончилось, и неприглядная война за митрополичью кафедру продолжалась как на Руси, так и в Константи­нополе, прихватив заодно и Литву, фактическим ми­трополитом которой стал Киприан. В эту борьбу ока­зался косвенно вовлеченным Сергий Радонежский. Игумен Троицкого монастыря сначала продвигал на освободившееся со смертью Алексия место митропо­лита свою креатуру – суздальского епископа Диони­сия – и категорически отказался поддержать проте­же Дмитрия Ивановича. Позже в конфликте Дмитрия с Киприаном он, верный церковной иерархии и под­чиняясь решению Константинополя, встал на сторо­ну последнего, что привело к окончательному раз­рыву отношений Сергия с московским князем. Таким образом, Дмитрий Иванович вышел на Вожскую битву, будучи проклятым русским митрополитом и нахо­дясь в ссоре с Троицким игуменом. Разумеется, при таком положении дел вряд ли могла идти речь о ка­ком-то духовном напутствии и благословении на бит­ву отлученного от церкви князя, тем более лично Киприаном или Сергием Радонежским. Своей сокруши­тельной победой на Воже Дмитрий, помимо прочего, как будто доказал Киприану и Сергию свою правоту «Божьим судом». И это подействовало! Киприан снял анафему с Дмитрия, был допущен в Москву и вел себя тише воды, ниже травы вплоть до нашествия Тохта­мыша, а Сергий Радонежский, как ни в чем не бывало, освящал заложенные великим князем церкви и кре­стил его детей.

Н. Бурланков обращает внимание, что битва на Воже достаточно полно отражена в наших летописях, написанных по горячим следам, вполне соответствен­но своему значению и последствиям. Однако, удиви­тельное дело, спустя несколько лет летописцы о ней как будто напрочь забывают. Вплоть до того, что сре­ди многочисленных произведений, посвященных Ма­маеву побоищу, его предтеча и своего рода «репети­ция» – побоище на Вожже – упоминается единствен­но в Краткой летописной повести, да и то мельком! По мнению Бурланкова, это происходит потому, что обе битвы сливаются воедино и постепенно выдуман­ная Куликовская битва замещает в отечественной ис­тории реальную Вожскую, разрастаясь в масштабе и значении по мере мифологизации.

Весьма действенным аргументом в пользу того, что никакой Куликовской битвы не было и что она – некий дубликат битвы на Воже, выступает все та же хронология событий по арабским хроникам, соглас­но которой Тохтамыш побеждает Мамая и захватыва­ет его улус весной 1380 года, после чего следы Мамая теряются где-то в Феодосии, и он физически не мо­жет воевать с Дмитрием Донским осенью того же го­да. Как мы помним, по этой причине А. Журавель уже сдвинул Куликовскую битву на год назад, и Бурланкову осталось лишь слегка подтолкнуть тающую льдину в том же направлении.

Другой весомый аргумент – пресловутое отсут­ствие ощутимых следов побоища на Куликовом поле, несмотря на давние и старательные археологические и любительские изыскания. Пытаясь спасти Куликов­скую битву, пусть и в неком деградированном виде локальной феодальной стычки, археологи, в частно­сти уже знакомые нам М. Гоняный с О. Двуреченским, объясняют отсутствие существенных находок на Кули­ковом поле дороговизной в те времена вооружения, особенно железного, которое победители не броса­ли на поле боя, а тщательно собирали и уносили с собой. Пусть так, но трупы-то не уносили! Не говоря уже о том, что это физически невозможно и никогда не практиковалось, традиция прямо говорит о много­дневном стоянии «на костях» для похорон павших. Но на Куликовом поле нет не только железа, но и костей. В то же время массовое захоронение примерно того же времени, как мы помним, есть в Москве у церкви Рождества Пресвятой Богородицы. Даже если А. Фо­менко неправ и это останки участников не Куликов­ской битвы, а каких-то других сражений, может быть защитников Москвы от Ольгерда или Тохтамыша, все равно наличествующая братская могила XIV века – реальное свидетельство какого-то большого сраже­ния того времени. Жаль только, мы не знаем какого. Зато мы знаем, свидетельством какой битвы должны были бы быть массовые захоронения на Куликовом поле. Беда только, что их там нет как нет.

Конечно, можно надеяться, что археологам про­сто не везло, и братские могилы когда-нибудь будут найдены чуть ли не под Красным холмом рядом с ме­мориалом Куликовской битвы. Что ж, тогда придется вернуться к этой теме, а пока археологам не улыбну­лось их копательское счастье, сценарий Бурланкова вполне имеет право на рассмотрение наравне с дру­гими. Тем более, что в его пользу говорят отнюдь не только ордынские хроники и отсутствие братской мо­гилы на берегах Непрядвы. Н. Бурланков приводит не такой уж короткий перечень других аргументов в обоснование своей версии.

За всю долгую историю противостояния Москвы с Ордой, и до и после Куликовской битвы, московские владыки, если отваживались защищать свой город, встречали ордынцев только и исключительно на Оке. Даже окончательное, действительно положившее ко­нец татаро-монгольскому игу «стояние на Угре» це­лым веком позже Куликовской битвы не выпадает из этого правила. Единственное уникальное исключе­ние – авантюрный поход Дмитрия Донского на Дон, в котором, как мы уже видели, все участники, следуя сценарию «Руси защитник», ведут себя страннейшим образом, порождая те самые вопросы, дать ответы на которые классический сценарий оказался неспосо­бен. К ним Бурланков добавляет еще одно справедли­вое наблюдение. В 1380 году не только Дмитрий Ива­нович идет в Дикое поле со всеми силами, бросив на произвол судьбы свою беззащитную перед Олегом и Ягайлом вотчину, но и Мамай тоже надолго уводит все свое войско далеко на север, более чем опромет­чиво оставив в своем лишенном защиты тылу Тохта­мыша, уже захватившего Сарай и готовящегося к на­падению на крымскую резиденцию Мамая.