Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе - Ренате Лахманн
Во время совместных с членами «Мемориала» раскопок, как Дмитриев и предполагал, обнаружилось поле массовых захоронений. (Русское выражение – «братские могилы», братство мертвых.) Найденные тела лежали лицом вниз, в черепах были отверстия от выстрелов. Так в 1997 году, спустя шестьдесят лет после казни, было раскрыто исчезновение так называемого соловецкого этапа. Следуя данным Дмитриева, Ролен посещает место находки. Оно превращено в мемориал, где ежегодно 5 августа проходят поминальные церемонии (поначалу с участием священников, которые служили панихиду; впоследствии они отстранились). Карельский скульптор Григорий Салтуп воздвиг массивный камень с барельефом и надписью «Люди, не убивайте друг друга», недавно сильно поврежденный противниками этого мемориала. Свои памятники воздвигли украинцы и евреи. Существует статистика численности казненных в этом месте представителей шестидесяти народностей: жертвами бойни стали семь с половиной тысяч человек, в том числе тысяча сто одиннадцать, включая Вангенгейма, из соловецкого этапа.
В Виртуальном музее можно увидеть фотографию одинокого распятия; на другом снимке, запечатлевшем светлую лесную тропинку и свободно стоящие деревья, между которыми легко проникает свет и открывается хороший обзор, видны отдельные кресты с маленькими крышами. Это мемориал «на костях», как называет подобные места в своем тексте о памятниках Ирина Флиге, место казни, «последнее» место. Сюда, как узнает от «мемориальцев» Ролен, каждый год приезжает для участия в поминальных мероприятиях Элеонора Алексеевна – дочь Вангенгейма. В Виртуальном музее на фотографии одного из крытых крестов можно прочесть две металлических таблички, на верхней значится «А. Ф. Вангенгейм», ниже «4.XI.1881–3.XI.1937». На другой табличке: «М. Н. Полоз», ниже «1890–3.XI.1937». О Полозе мы мало что узнаем из текстов – объединивший обоих крест свидетельствует об их братстве в смерти.
Не исключено, что Вангенгейм был расстрелян не только из‑за вменявшегося ему преступления (причем на протяжении трех лет ему даже приписывали не тот пункт статьи) или из‑за доноса (чья ложность выяснилась посмертно), но и потому, что надо было выполнить расстрельную квоту. Возможность продления срока и перевода в другой лагерь в его случае осталась нереализованной.
Наткнувшись на высказывания руководившего расстрелами Михаила Матвеева, Ролен узнает из них о подготовке к казням. Придуманные и описанные Матвеевым меры отличаются таким жутким хладнокровием, что от них, по признанию Ролена, кровь стынет в жилах. И тем не менее Ролен воспроизводит эти тексты, в определенном смысле подчеркивающие рутинность процедуры, применительно к истории Вангенгейма. К чему столь беспощадная точность? Очевидно, подобной тщательности требует поэтика документального романа. Но в этом описании проявляется и еще один момент, поскольку Ролен, воссоздавая последние муки Вангенгейма, развивает пафос сострадания или пост-страдания, выходящий за рамки изложения фактов. Он видит этого человека, чью жизнь, арест и пребывание на Соловках он реконструирует, чьи письма и рисунки изучил, полностью униженным, обнаженным, со связанными за спиной руками, вместе с другими обнаженными людьми брошенным в грузовик, который накрывают брезентом, а поверх садятся охранники и, выпивая, куря и смеясь, везут его к месту казни, где вырыта яма, и Матвеев, стоя в ней, собственноручно стреляет людям в головы. На примере Вангенгейма Ролен дал захватывающее дух описание механизма уничтожения, жертвами которого стали сотни тысяч человек.
Читатель может предположить, что решающим толчком к созданию книги, выросшей из переданного Ролену на Соловках альбома с письмами и рисунками, послужило посещение расстрельного урочища Сандармох, этого крупнейшего массового захоронения советской эпохи, вместе с Ириной Флиге, Вениамином Иофе и Юрием Дмитриевым[568]. Эта книга – дань уважения активистам «Мемориала», особенно Ирине Флиге[569].
В эпилоге автор обращается к судьбе дочери Вангенгейма – Элеоноры Алексеевны, которая всю свою жизнь посвятила памяти отца, сохранила и передала в надежные руки отцовское наследие, а в день 74‑й годовщины его ареста выбросилась из окна своей квартиры на девятом этаже. Она жила одна; изучала палеонтологию и геологию, до конца жизни была научным сотрудником Геологического института АН СССР.
О причинах этого самоубийства остается лишь догадываться, хотя кажется естественным предположить травму, связанную с исчезновением отца и запоздалым выяснением правды о его гибели. Боль, пережитую в детстве, после того как отец не вернулся, Элеонора пронесла и через взрослую жизнь, эта боль тлела всю ее одинокую жизнь (своей семьи у нее не было), сопровождала ее все годы профессиональной деятельности, чтобы в конце концов сделаться невыносимой. Ролен выясняет подробности ее последнего дня, когда она, попрощавшись с сослуживицами и пожелав им всего доброго, привела в порядок рабочее место и ушла. Элеонора Алексеевна травмирована вдвойне: она наследует материнскую травму или, вернее, эмоционально вовлекается в бесконечно длящееся горе матери, которая после ареста мужа всю жизнь боролась за его освобождение и, не зная о его убийстве в 1937 году, предполагала, что его перевели в неизвестное место без права переписки, отчего он и не дает о себе знать. Она жила надеждой на будущую реабилитацию, которая после смерти Сталина в 1953 году должна была казаться ей неизбежной. Лишь спустя двадцать лет после исчезновения мужа (с которым она, в отличие от многих подруг по несчастью, не развелась) она узнала о его гибели, причем ей назвали два разных места казни и разные даты ее проведения. Об урочище Сандармох, которое каждый год 5 августа станет посещать их дочь,
