Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел
Очевидно, что эти основания не были полностью независимы друг от друга. Однако по мере последовательного продвижения эта взаимозависимость быстро уменьшается через исторический порядок. Основание Америки просто немыслимо без обращения к колониальному опыту с обычаями и традициями древней английской конституции. Французская революция была в меньшей степени обязана американской, чем английская. Однако американское основание все же повлияло на Французскую революцию благодаря непосредственному участию тысяч французов в войне за независимость и созданию американцами символов и деклараций, которые французская революционная элита могла заимствовать и имитировать, особенно демонстрацию того, что писаная конституция может объединить волю народа, трансцендентную социальную цель и суверенитет нового государства. Французский вклад в создание Советского Союза был гораздо менее значительным, но большевики все же научились манипулировать представлениями о «воле народа», чтобы они приводили к желаемым, по их мнению, политическим результатам. Сам Ленин, вероятно, позаимствовал некоторые приемы Робеспьера, как в отношении представления себя как воплощения революционной этики, так и в отношении позиционирования себя как первого среди равных в сплоченной партии авангарда.
Основания, однако, были практически полностью независимы от всех остальных. Единственный общий с ними аспект — это необходимость каким-то эмпирическим путем доказать, что их революционная программа действительно была волеизъявлена народом. И хотя эта демонстрация была в значительной степени предопределена политическими процессами, продиктованными Гитлером и Хомейни, следует отметить, что процесс получения народного согласия всегда подвергается манипуляциям с целью получения благоприятного результата. Просто некоторые из этих манипуляций сильнее бьют по нашим западным чувствам, чем другие.
Форма и роль конституции в этих шести государствах также различались. В американском случае конституция прагматично корректировала конкурирующие интересы сплоченной политической элиты. Пытаясь добиться согласия народа, эта политическая элита, безусловно, осознавала открывающуюся дилемму, в частности, проблему того, как представить, что Конституционное собрание было санкционировано народом. В ходе самого съезда они боролись с проблемой определения трансцендентной социальной цели нового государства как того, что было волеизъявлено народом, поскольку, с одной стороны, народ не мог «волеизъявить» всю последующую государственную политику. Некоторые из них, обычно в форме «прав», можно было закрепить в конституции, но большинство должно было остаться неконкретным, подчиняясь лишь работе государственного аппарата, который реализовывал преходящие волеизъявления народа. Основатели также должны были разработать процедуру ратификации созданного ими документа, которая эмпирически и теоретически обосновала бы их утверждение о том, что в ходе обсуждения на съезде была отражена воля народа. Все эти аспекты были решены прагматически, с учетом дилеммы, которая всегда сопровождает создание государства.
Например, дилемма, поставленная Конституционным конвентом, не была бы решена, если бы Континентальный конгресс официально уполномочил его разработать совершенно новую конституцию. Такое разрешение лишь отодвинуло бы вопрос на второй план, вернув его к первоначальному созыву самого конгресса. А если бы основатели предположили, что колониальные ассамблеи каким-то образом легитимно санкционировали созыв Континентального конгресса, то это лишь вернуло бы вопрос к созданию колониальных ассамблей. В конечном итоге логика легитимации неумолимо ссылалась бы на происхождение британской короны в глубоких глубинах истории — не слишком перспективная теоретическая основа для оправдания восстания против короля.
Аналогичные проблемы возникают и с утверждением, что исходная дилемма была каким-то образом решена задним числом. В этом случае конституция превращается в неавторизованное предложение, генезис которого не имеет значения, поскольку это было просто предложение, вынесенное на рассмотрение народа.
В то же время, как только конституция была передана на рассмотрение народу, он избавился от этого предложения. Такой подход утверждал, что конституция может быть и была надлежащим образом «ратифицирована» как воля народа. Помимо проблемы, связанной с тем, что конституция была представлена народу в виде предложения «бери или не бери» (что подразумевало, что основатели отводили себе роль, подобную «законодателю» Руссо, который был выше народа в отношении знаний и добродетели), такая интерпретация процесса ратификации лишь переносила начальную дилемму на съезды штатов. Хотя собрания штатов прагматично разрешили дилемму, объявив время и место проведения каждого съезда, а также процедуру выбора делегатов, теоретическое обоснование этих действий опиралось на их собственное право выражать волю народа. Эта проблема была завуалирована, поскольку собрания, несмотря на свою теоретическую неадекватность в качестве уполномочивающих институтов, пользовались любовью и уважением соответствующих народов. Это уважение делало процесс ратификации жизнеспособным на практике, но, тем не менее, это был логически непоследовательный метод обоснования воли народа в отношении принятия конституции.
Многие политические теоретики признают проблематичность роли воли народа в основании Америки, в частности, гордыню, если ее можно так назвать, мотивирующую первую строку: «Мы, народ Соединенных Штатов, желая создать более совершенный Союз». Немногие из этих теоретиков объявили бы конституцию нелегитимной, поскольку в ней не было демократического решения начальной дилеммы (хотя некоторые считали бы, что легитимность конституции нарушена по более существенным причинам, в частности из-за скрытой санкции на рабство). Таким образом, они признают, что ни одно основание не может быть полностью демократическим, поскольку начальные ходы должны быть сделаны произвольно. Это оставляет открытым вопрос о том, как мы можем оценивать американское (или любое другое) основание.
Например, мы можем оценить создание Америки, изучив политические добродетели ее основателей. Это был один из самых распространенных аргументов сторонников ратификации: Участие в съезде наиболее авторитетных представителей американской элиты означало, что основатели были способны распознать волю народа и действовать в соответствии с ней, а также то, что составленный ими документ с большой вероятностью был лучшим из всех возможных. Поскольку оценка политических достоинств основателей на протяжении веков то менялась, то расходилась, это, по-видимому, не дает очень стабильного результата. Оценка содержательных положений конституции еще хуже, поскольку такие механизмы, как коллегия выборщиков и присуждение двух сенаторов каждому штату независимо от численности населения, стали несовместимы с более прямыми и широкими представлениями о том, как должна выражаться демократическая воля. Мы также можем оценивать американское основание исключительно по его результатам — стабильности созданного им политического порядка, основательной политике, сформировавшейся вокруг американского государства, и коллективным ценностям, которые все это породило в народе. Все это мы действительно делаем. Однако все они оставляют легитимность конституции (а значит, и основания) под вопросом, поскольку ни одна из них не определяет ту трансцендентную социальную цель, которую народ в 1789 г. (якобы) заложил в новое американское государство.
В ходе тайных обсуждений в американском Конституционном конвенте прагматично корректировались противоречивые интересы делегатов, штатов, которые они представляли, классов, к которым они принадлежали, и, наконец, народа в целом. Таким образом, американская конституция приобрела вид всеобъемлющей «сделки», в которой большинство людей, ставших
