Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
Из Старой Гуты двинулись мы с отрядом Ковпака в этот бесконечный рейд. Старые Гуты на Черниговщине, в Белоруссии, под Киевом, и вот снова она - где-то у предгорий Карпат - неизвестная Старая Гута. Как спасительная веха вдруг возникаешь ты. Старая Гута, на завьюженном моем пути. А может, ты - восклицательный знак в конце жизни?
Для одного из нас ты уже - последняя Старая Гута. Его похоронили под корневищами дуба.
Оправившись от первого смущения, ксендз, подмигивая мне, поводит шаловливо бровью в сторону куцего шкафчика.
"В чем дело? Ага! На столе стоят маленькие рюмочки".
Он вынимает из шкафа графинчик. Наливает, кланяется.
Услышав слова партизана, обратившегося ко мне "товарищ подполковник", ксендз с изумлением смотрит на меня. Быстро меняет наперстки на большие рюмки, разглядывает ордена и медали, прикрепленные к лацкану штатского пиджака.
- Пане пулковнику! Чекнемось за здоровье вашего войска, пане пулковнику!
Улыбочка не покидает его лица.
- Что знает пан ксендз о немецких гарнизонах?
Ксендз также подобострастно, но уже более точно отвечает мне.
Затем спрашивает:
- А ве, пан пулковник, пшед вчорай и тамтего дня через мястечко Бучач великой валкой [большой колонной (польск.)] двигались немецкие машины?
- Куда?
- На захуд, проше пана пулковника.
- Войско? - спрашиваю у ксендза и лезу за картой.
Отрицательно замахал он руками и захихикал тихо, угодливо.
- Не, нет, проше пана пулковника. То не войско. Цивильдейч, утекали до Львова.
По карте Бучач в пятнадцати километрах от Старой Гуты. Ага! Гебитскомиссары, ландвирты, сельскохозяйственные офицеры и вся эта полуштатская саранча, высасывающая из народа кровь, снимается с насиженных мест и мчится на Львов. Позабыв об осторожности, "поддаюсь" любезному тону своего собеседника.
- А не может ли пан ксендз узнать, что делается в Бучаче?
- Тераз?
- Сегодня. Да.
Остановившись на секунду и впившись мне в переносицу каким-то белесым взглядом, ксендз вдруг произнес польское слово, впервые услышанное мною.
- Так. Пан пулковник делает мне честь и просит провести для него вывьяд?
Не понимаю. Несколькими словами, сопровождавшимися жестом лисы, он поясняет:
- А-а... Вывьяд - это по-нашему разведка?
И глядя в глаза уже твердым, откровенным взглядом, он повторил:
- Пан просит провести вывьяд?
- Да, если можно.
Ксендз преобразился.
- Можно!
По-военному щелкнув каблуками, он повернулся к двери:
- Вацек, ходзь тутай!
В голосе его звучал приказ. Из боковых дверей выбежал молодой монах, подстриженный под монашеский "бокс". Стал у двери, ксендз прошелся по комнате, что-то обдумывая. Вацек следил за хозяином, не сводя глаз. Подойдя вплотную к молодому монаху, ксендз медленно и внушительно прошипел:
- Вацек! Ты тераз поедешь до Бучача. Вацек! Ты зробишь для пана пулковника вывьяд. Так зробишь, як бы зробил то для войска польскего.
И он поднял руку с двумя пальцами вверх.
Ей-богу, если бы не темные сутаны на них, я дал бы голову на отсечение, что передо мною стоит офицер армии, для которого внешний лоск и шик, и металл в голосе, и поворот, и щелк каблуков, и умение вскинуть руку с двумя пальцами - выше всего.
Внимательно выслушав приказ ксендза, Вацек повернулся и, щелкнув каблуками, скрылся. Чуть-чуть сгорбилась фигура ксендза, опустились плечи, и он вихляющей, бабьей походкой подошел к столу. Налил из графинчика и захихикал.
Мне уже не хочется спать. Наблюдая за своим собеседником, я думал: "Как же вывести тебя на чистую воду?"
Он поднял руку. Я остановил его руку и сам поднял высоко рюмку.
- Первый раз, пане ксендз, вы выпили за наше войско. А позвольте и мне, тут, на земле, которую топчут оккупанты, удирая от нас через Бучач на Львов, сказать вам свое слово. Удерут и за Краков, и за Варшаву. "Еще Польска не сгинэла!" - и, чокнувшись, залпом выпил.
Казалось, ксендз бросится обнимать меня. Уже не хихикает, а громко хохочет он басом. В голосе его снова зазвучал металл.
Я следил за ним.
"Кажется, я размягчил тебя".
- А как же пан ксендз посылает простого монаха и поручает ему такое важное дело, как разведка?
- Цо то ест развьедка? - переспросил мой захмелевший собеседник.
Я напомнил:
- Разведка то же самое, что вывьяд.
Закивав головой и наклонившись ко мне через стол, он тяжело задышал.
- Hex пан пулковник вежи мне. Вацек носит сутану сейчас, когда швабы топчут нашу землю. А когда тшеба, Вацек - капрал войска польскего.
- Это все может быть. Вацек - капрал! Но почему же капрал войска польского слушает вас, служителя господа бога?
- Потому что для капрала ксендз есть его командир.
- Будущий? - спросил я.
- И бывший, и будущий, - отвечал он, уже не скрываясь.
"Так вот откуда военная выправка и командный голос у человека в сутане и с бабьим лицом".
Я спокойно лег спать, попросив ксендза разбудить меня только через два часа.
- Если ничего не приключится, - добавил я с улыбкой.
Приключений никаких не было, и, проснувшись, я почувствовал себя бодрым и здоровым.
24
Еще один ночной марш на запад, и еще один день в степи, где только небольшие лесные пятачки. Рыскают над Тернопольщиной "мессеры", шарят по лощинам и лесочкам, сваливаются из облаков, обстреливают наугад села и скопления помольцев у мельниц. Но теперь им не найти Ковпака. Маскировка идеальная.
Мы знаем - начальство галицийского дистрикта серьезно обеспокоено нашим появлением. Но разгромленный тринадцатый полк уже не в силах преградить нам путь. Значит, нет больше у губернатора Франка и львовского генерала полиции Кацмана войск под рукой. Вот почему "прикомандировали" они к нам авиацию. Расчет простой: если даже не удастся нанести потери, то она должна сковать наше движение, замедлить ход, расстроить планы и измотать нервы.
Начиная с рассвета до позднего вечера, беспрерывно сменяя друг друга, висит над нами эскадрилья "мессершмиттов-110". Они действуют то парами, то тройками. Одна пара кружится полчаса - час, нащупывает, выбирает цели, бомбит; на бреющем обстреливает лесочки. Они не видят нас и не знают, где, в каких кустах замаскирован наш обоз. Но пущенные наугад снарядики нет-нет да и выводят людей из строя. Особенно достается коням. Отбомбившись, звено уходит на запад. Тогда сразу зависает над рощицей корректировщик - "стрекоза". Через полчаса приходит новая тройка. И снова - то же самое.
И так весь день, пока сумерки не окутают галицкую землю...
Ковпак, расстелив свою шубу под кустом, исподлобья смотрит на беснующихся в небе "мессеров".
- Добре було Денису Давыдову партизанить. Его авиация не чипала. А хай бы отут покрутывся. А про маскировку той твий гусарын и не чув, мабуть? Ну, куды ты замаскируешься от того проклятого "костыля"? О, бачишь, хвоста задрав. Завис. Выглядае, чертяка.
Я как-то подсунул деду "Дневник партизанских действий" Дениса Давыдова. Оседлав нос очками, он долго и внимательно читал его. Затем вернул.
- Наче псалтыр. Про войну, а по-церковному писано. Не разберу разучився.
Но в самые трудные минуты он все чаще тревожит память своего предшественника и с подковыром дискутирует с ним:
- Как чертяка за тобой хвостом ходит. А боевая - як защучить в голом степу. Куда денешься? Не весело тоби буде, хочь ти и сам Кутузов будь. А не только Давыдов... Ага?
Ночь короткая, мимолетная. Всего пятнадцать - двадцать километров можно сделать под ее крылышком. Чуть забрезжит на востоке рассвет, и снова лопочет немецкая "стрекоза". Надо сидеть целый день в зелени листвы. Изматываются и к вечеру падают с ног охрипшие от ругани дежурные рот и батальонов. Их дело следить за маскировкой. Они весь день гоняют ездовых. Но те, даже под угрозой самолетов, водят своих коней к водопою.
А немецкой пехоты все нет и нет.
Это еще больше внушает нам тревогу. Ковпак и Руднев понимают, что нами уже заинтересовалось крупное немецкое командование. Неизбежен бой, серьезный бой. Хотелось бы, чтобы он был поскорее, пока не измотались в непрерывных маршах люди. Но, видимо, это понимает и тот, другой. Тот, по чьей воле воют над головой самолеты.
- Он выматывает нас авиацией, - задумчиво говорит Руднев.
- А может быть, определив наше движение в сторону Львова, он уже где-то там, на хорошем рубеже, подготовил нам встречу?
- Милый мой, все это только догадки. Для того чтобы провести дальнюю разведку, нужна остановка. Хотя бы на день, на два. А останавливаться негде: степь и небольшие зеленые пятачки среди равнины.
Только на пятый день решено круто свернуть к югу. Мы уже вышли в район древнего Галича. Извилистой лентой петляет быстрый Днестр. Там, за Днестром, другая область - район Станислава. У Галича несколько мостов.
Воспользовавшись тем, что к вечеру самолеты оставили нас в покое, мы за час до сумерек взяли курс на местечко Большовцы. Боя не было. Только короткая перестрелка, и вот уже гремит по мостовой и тротуару наш обоз.
