Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
Особенно требователен он был к командирам. С них взыскивал за пьянку вдвойне.
Когда после боя в обоз санчасти принесли раненого, распевавшего в бреду пьяные песни, судорога гнева исказила лицо комиссара. Он вызвал командира роты и строго ему выговаривал:
- Не командиром тебе быть, шляпа. Не умеешь людей воспитывать. Если у тебя бойцы пьяные идут в бой, значит, трусят. Только трусы хотят водкой одурманить себя.
В дремучем бору, на берегу Днестра, мы хоронили убитых конников Саши Ленкина. Хоронили без слез. Только "мессеры" завывали на этой тризне.
В этот день по просеке медленно проезжали три повозки с ранеными. На четвертой, словно обнявшись, лежали два убитых партизана. Руднев остановил повозку. Он приподнял голову старшины эскадрона Гриши, долго смотрел в его мертвые глаза. Затем, резко повернувшись к уныло стоявшему рядом Ленкину, процедил сердито сквозь зубы:
- Если еще раз от бойца спиртом разить будет, я с тобой не так поговорю! - и пригрозил ему плетью.
Ленкин отшатнулся. Как будто не взмахнул плетью, а ударил его Руднев. Твердо глядя в лицо комиссара, Ленкин крикнул:
- Оставьте, Семен Васильевич! Не тревожьте душу. Не надо, понимаете, не надо...
Они стояли друг против друга, оба высокие, стройные, один с черными, другой с каштановыми пышными усами. Казалось, услышь Усач еще одно слово упрека - и сдадут его измотанные нервы: не выдержит своенравный кавалерист.
Мы замерли, увидев глаза Ленкина. Но в этот миг над лесом возник быстро нарастающий звук. На нашу длинную, узкую просеку с воем несся бомбардировщик.
- Ложись, - крикнул комендант Петро Скрыльников. - Пикирует.
Четырехголосым визгом нарастал смертельный звук. Все шарахнулись в лес.
Лишь два усатых человека застыли друг против друга. Вдруг Ленкин ловкой подножкой сбил комиссара с ног. Шепнув или крикнув "лежи", он прикрыл его собой. Треск веток раздался почти одновременно с его словами. Рядом с просекой, повалив две ели и вырыв четыре воронки, грянула серия бомб. Удивленно ахнуло и пошло перекатами по лесу эхо разрыва. Несколько секунд падали комья лесного чернозема и срезанные ветки. А хвоя еще долго осыпалась дождем, покрывая ровным зеленоватым инеем лица двух убитых на возу.
Ленкин и комиссар поднялись на ноги. Постояв немного, не глядя друг на друга, разошлись каждый в свою сторону.
Комиссар молча шел лесными квадратами к штабу.
"Мессеры" обнаружили только приблизительное место нашей стоянки и взяли на прицел окружающие четыре-пять квадратов. Они бесновались и бомбили лес по "площадям", и без особого эффекта. Правда, бомбы ложились близко, но благодаря хорошей маскировке лагеря - мимо цели!
Шагая рядом со мной по лесу, Руднев говорил смущенно:
- Нервы, понимаешь, нервы. Не столько вреда и потерь от этой авиации... Но выматывает, сволочь, людей. Видно, не привыкли мы еще к такому виду войны. Вот набросился я на Усача напрасно. Оскорбил его...
- А ведь он... Мост взял сегодня...
- Знаю. Тем более досадно. Не сдержался...
Мы забрели в гущу леса. К штабу из батальонов приводили пленных. Нужно было заниматься своим делом.
Спросил коменданта:
- Пленных много?
- Хватит, - самодовольно отвечал Петя Скрыльников, комендант штаба, высокий, складный, всегда веселый сержант из керченского окружения, попавший в наш отряд месяцев десять назад.
Поручив Мише Тартаковскому выслушивать вранье всех пленных, я отобрал себе только двух. Один был лакей из букачевского ресторана, неизвестно почему задержанный кем-то из наших партизан. Второй лысенький австриец небольшого роста, без кителя, в "мирных" подтяжках. На подтяжках висели полувоенные штаны, все в карманах с металлическими кнопками.
Хлопцы уже сообщили первые сведения о нем: это был шофер, ездивший в последние дни между Львовом и Станиславом. Разъезжал он неспроста. В первую мировую войну он был у нас в плену и сносно говорил по-русски. Погоняв австрийца-шофера различными, ничего не значащими вопросами, так просто, чтобы запутать его, я быстро спросил:
- Войска возил?
- Яволь! - торопливо ответил австрияк.
- Много? - не сбавляя темпа допроса, продолжал я.
- Яволь.
"Не дать ему передохнуть и одуматься", - была мысль. И сразу в упор:
- Какие части?
- Четвертый и шестой эсэсовские полки, - без запинки отвечал шофер.
- Смотрите, говорите только правду, - пригрозил я.
- Яволь, только правду.
- Почему вы скрыли тринадцатый полк?
Прямо глядя мне в глаза, австриец ответил:
- Тринадцатый полк разбит под Тернополем.
- Разбит? - облегченно выдохнул я.
- Яволь.
- Откуда вам известно это?
- Мне говорили шоферы. Они пешком пришли в Тернополь.
- Где они сейчас?
- Их пересадили на наши машины. Они работают на смену с нами.
"Попробовать схитрить, проверить".
- Вы говорите, третий и восьмой полки перевозили из Львова в Станислав?
- О нет. Я сказал - четвертый и шестой эсэсовские охранные полки.
- Где они расположены сейчас?
- Четвертый полк выехал из Станислава на юг. Село Рус... Рус... - и он запнулся. - Не помню точного названия. Оно начинается слогом "Рус"...
"Ты делаешь на этом "рус" передышку! Нет, я тебе ее не дам!"
- ...и остановился там?
- Яволь.
- А шестой?
- Кажется, остался в Станиславе.
- Попробуйте вспомнить название села.
Он честно рылся в памяти. Напряженно раздумывал. Даже испариной покрылась лысина. Виновато развел руками.
- Не могу вспомнить.
- Вы были в этом селе?
- Яволь. Два раза.
- Опишите мне его.
- В глубокой лощине большое село. Справа огромный лес. Слева и впереди - синие горы.
- Село у подножия Карпат?
- Да, да! Карпаты видны оттуда.
Я отошел в сторону, лег под елью, развернул карту и стал искать. "Вот зачем неизвестный еще нам генерал выматывал нас авиацией все эти дни. Тринадцатый эсэсовский полк, разгромленный партизанами, заставил его призадуматься. Уже наперехват, а не вдогонку бросает он свои полки. Пока что их два - четвертый и шестой. А сколько этого добра у него еще в кармане? Этого пока не узнаешь. Теперь выпытать, где, в каком селе остановился четвертый полк. Карта. Впереди на нашем пути в пятнадцати - двадцати километрах южнее Днестра областной город Станислав. Западнее его, огромным зеленым языком облизывая коричневые хребты Карпат, тянется лес. "Чарны ляс" - написано на карте. Поперек проходит красная артерия шоссейной дороги, по бокам - синие вены рек. "Быстрица" - написано на одной. Вокруг черная россыпь сел. Сколько их здесь? Двадцать один населенный пункт. В каком-то или во многих из них расположился четвертый эсэсовский полк. Он где-то здесь поджидает нас у предгорий Карпат. Какое же село начинается страшным для фашиста слогом "рус"? Ах, вот оно? Только немного по-старинному звучит это слово: не "рус", а "рос". Есть такое село Россульна. А рядом - Черный лес.
Снова подошел к австрийцу:
- Вспомнили название села?
Он опять виновато развел руками. Не сводя с него глаз, я спросил:
- Может быть... Россульна?
Обрадовавшись, он кивнул головой.
- Яволь, яволь! Россульна!
- Отведите! - сказал я часовому.
Еще две-три минуты. Привел в порядок свои мысли. Не дойдя до штаба несколько шагов, я понял, что иду с радостной вестью. Наконец-то она появилась, немецкая пехота! Теперь не будет неизвестный генерал выматывать нам нервы. Теперь - в бой с этими полками!
Ковпак обрадовался не меньше меня. На радостях он даже приказал отпустить австрияка на все четыре стороны.
26
Самолеты к полудню отвязались от наших кварталов и стали бомбить западнее.
Ковпак и комиссар торопились. Впереди еще одна река - надо было ловить каждый миг короткой летней ночи. Сегодня мы сделали последний напряженный рывок.
В Черный лес, который зеленеет западнее Станислава! И хотя рядом с ним в Россульне сосредоточен полк немцев - не беда! В лес стремимся мы, в большой лес: там можно будет дать передышку людям. День, два. А там еще один рывок и - Карпаты! Карпаты - это горы, это - нефть и туннели на железных дорогах.
Это, может быть, новый партизанский край.
Еще днем, под вой самолетов, Базыма и Руднев, Ковпак, Горкунов и Войцехович с тревогой поглядывали на карту. Несколько километров южнее, параллельно Днестру, протекает Ломница - горная речушка с высокими берегами. Тропы и узкие дороги ущельями сбегают в долину. Мостов на реке нигде не было. Одни броды. Штабники отметили их на карте крестиками.
- Что будем делать, если немцы поставят у бродов сильные заставы? тревожно спрашивал Базыма несколько раз у комиссара.
- Значит, снова на прорыв! - жестко прокартавил Руднев.
Сидевший задумчиво Ковпак повернул голову.
- Дило крепко запохаживает на "мокрый мешок".
- Только в отличие от припятского он гораздо меньше, - вымерил по карте Войцехович.
- Да, всего ширины - десяток километров.
