Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин
Подобные сатирические рассказы занимали и авторов, и публику.
Еще образчик финляндской сатиры того времени. Одна газета писала: «Долой оружие! (Ned med vapen!). 21 августа в Красном Селе 1070 молодых людей произведены в офицеры». Эти строки появились вскоре после Гаагской конференции.
Вопрос о печати и цензуре многократно рассматривался в повременных изданиях и на сеймах. Пререкания из-за печати с властью никогда не прекращались. Не было царствования, не было генерал-губернатора, которыми подцензурная печать осталась бы довольна. В период времени с 1898 по 1904 гг. отношения между печатью и властью особенно обострились вследствие того, что правительство проводило реформы, которые финляндцы решились не принимать.
Сейм 1900 г. «заявил о потребности в издании, при участии земских чинов, закона о свободе печати». Сейм желал изменения устава о печати в том смысле, чтобы издатели не лишались права на издание иначе, как по суду. В своих мотивах земские чины указали на вред и неуместность цензуры в стране, где население пользуется общинным и политическим самоуправлением. Цензура, писали они, порождает недоверие между правящими и управляемыми, «она ослабляет чувство ответственности у власти», «она — учреждение враждебное просвещению». Сейм указывал затем на ненормальность права лишать финляндского гражданина административным порядком предоставленного ему разрешения издавать периодическое издание, и кроме того сейм находил, что законы эти (31 мая 1867 г., 18 июня 1871 г. и 29 января 1900 г.) «применялись с излишней беспощадностью и непониманием истинных нужд и пользы края». Сейм поднялся также против того особого совещания по делам о печати, которое было учреждено при генерал-губернаторе, исходя из предположения, что русские члены его плохо владеют местными языками, незнакомы с духом и направлением финляндской печати, а у «высокого сановника» — генерал-губернатора «слишком много служебных обязанностей», чтобы он был в состоянии охранить права свободного слова, «будучи незнаком с местными языками, воззрениями населения и правовым порядком».
«Взаимодействие, которое должно существовать между правительством и народом в конституционной стране, осуществляется естественно через посредство бодрствующей и полной патриотизма периодической печати». Поэтому сейм усматривал в цензурных взысканиях «непонимание задач периодической прессы» в Финляндии. Особенно недовольны были земские чины тем, что воспрещено было газетам касаться вопроса о политическом положении Финляндии, которое они систематически и предвзято перетолковывали далеко несогласно с исторической правдой.
Ораторы сейма, — поясняя положение печати в крае и основания своего ходатайства «не лишать прав на издание органов печати иначе, как по суду», — говорили, что, «заглушая печатное слово, власть подрывает доверие к себе, столь нужное ей для осуществления многосложных обязанностей», что «общее мнение больше не даст себя руководить таким грубым средствам, как цензура». Другой признал, что «не самое право приостанавливать газеты вредно, а злоупотребление этим правом». Третий оратор выступил с филиппикой против совещательного комитета, сказав, что «как бы безжалостно он ни действовал, не в состоянии подавить финляндское общественное мнение: оно рвалось бы из уст каждого человека, хотя бы не осталось ни одной газеты». «На официальные газеты будут смотреть с величайшим недоверием и считать орудием для скрывания истины». Вспомнили депутаты и слово английского государственного деятеля: «если бы лишили народ всех его прав и преимуществ, но оставили бы ему свободу печати, то все было бы еще спасено. Некоторые депутаты выразили свои мнения в весьма резкой форме, хотя при этом отнюдь не вещали какой-либо непререкаемой истины. «Нынешний генерал-губернатор, кажется, не считает себя финским должностным лицом. Этому именно и следует, по всей вероятности, приписать то обстоятельство, что он не желает применяться к существующим в крае законам... Тот способ управления, который теперь применяется генерал-губернатором, вполне очевидно доказывает его неспособность понять то положение, которое он занимает, а также неспособность следовать Высочайше данным ему Монархом предписаниям».
Сейм, рассмотрев вопрос о печати, высказал много правильных положений, но весь его обзор и все его заключения не могут быть признаны всесторонними и беспристрастными. Тон его речей вышел далеко за пределы дозволенного. Сеймовый устав «не давал права депутатам подрывать доверие населения к представителям власти в крае и тем совершать проступок против закона». Сейм Финляндии не есть парламент, «пред которым ответственны и критике которого подлежат все власти в крае». Весь вопрос о печати и цензуре совершенно не подлежал ведению сеймовых представителей. Они постоянно говорят о необходимости соблюдения закона и в то же время сами подавали нежелательный пример его открытого нарушения). В рескрипте 1872 г., по поводу подобного же домогательства земских чинов, указано было, что «законы о печати должны быть причислены к тем, которые зависят исключительно от Верховной Власти и не подлежат ведению сейма»). Но помимо всего этого, в вопросе о финляндской печати имеется целый ряд весьма серьезных обстоятельств, которые обойдены сеймом и не принимались во внимание другими критиками, неблагоприятно настроенными против русской власти, каковые обстоятельства история не вправе замалчивать. В данном вопросе, как и во всех других, кроме стороны местной, исключительно финляндской, имеется сторона более существенная — общегосударственная.
Уже гр. Берг, управлявший краем в пятидесятых годах, указал на трудность регулировать печать Финляндии, вследствие расположения края между Россией и Швецией. Швеция старалась поддержать и воскресить скандинавские воспоминания и симпатии. Кроме того, самый режим управления финляндской окраиной очень своеобразен и во многом различается от русского. Согласовать требования сторон поэтому крайне затруднительно.
Финляндия давно и сильно рвалась к свободе слова и к освобождению печати от административной власти; но в то же время ее издания вели политическую агитацию, которую русское правительство не могло одобрить. Постоянный газетный поход, с желчными осуждениями всех нововведений нашей власти, конечно, влиял на неопытную молодежь и впечатлительных читателей, доверявших печатному слову. В газетных редакциях загоралась уже заря будущей смуты и неповиновения. Тон, также давно усвоенный местными изданиями, не мог располагать русскую власть в пользу финляндских домогательств. Еще в шестидесятых годах один москвич, друг гр. А. Армфельта, писал: «Трудно одобрить ту страстность, с которой ваши публицисты принялись проповедовать сепаратизм и обособление Финляндии, допуская при этом выражения, долженствующие убедить каждого во враждебном отношении местного населения к русским, т. е. к тому народу, который до настоящего времени вовсе даже не вмешивался в дела края. Финляндия — страна, покоренная русским оружием, уступленная России Швецией на основании формального договора и составляющая, следовательно, нераздельную часть великой державы. Император Александр I оставил неприкосновенными некоторые законы края, равно как внутренний порядок его управления, и Россия одобрила
