Сергей Голяков - Рихард Зорге - Подвиг и трагедия разведчика
29 сентября 1943 года судья зачитал приговор. Рихард Зорге и Ходзуми Одзаки выслушали его спокойно. Приговор гласил: "Обвиняемый приговаривается к смерти".
Рихард и Ходзуми посмотрели друг на друга. Они виделись в первый раз со дня их последней встречи на воле, в октябре 1941 года. Как много прошло с той поры, как многое изменилось! Нет, их дело не было напрасным. Они дружески улыбнулись друг другу.
Из зала суда их вывели по одному. Сначала — Ходзуми, потом — Рихарда. В Сугамо их перевели в камеры-одиночки — камеры смертников. Двери за ними захлопнулись. Теперь они обречены лишь на тягостное ожидание развязки. Когда она наступит? Завтра, через неделю, через две недели?..
Они не пали духом.
Ходзуми из камеры смертников писал Эйко:
"Если вдуматься, я всегда был счастливым человеком. Всю свою жизнь я жил, ощущая любовь людей. Оглядываясь на нашу жизнь, я думаю, что то, что сверкало в ней, подобно ярким звездам, была поистине искренняя любовь. И среди них, как звезда первой величины, сверкала любовь друзей… — Он обращался к своей дочурке: — Ёко! Ты должна знать, что сияние любви тускнеет от себялюбия и эгоизма. Сам я, к счастью, с рождения был человеком, который до крайней степени не преследовал личных выгод".
Рихарду не предоставили возможности писать письма. Да и нереально было посылать их кому-либо из друзей. Но он мог бы сказать в них то же самое.
Шли дни, недели, месяцы… Власти не торопились исполнить приговор. Для обреченных потянулись дни тяжелого напряжения. Но они не меняли ни своего режима, ни своих привычек. Рихард все время проводил за чтением книг, большей частью трудов по истории. Очень много читал и Ходзуми. Он рассказывал жене в очередном письме:
"Наиболее интересная книга, которую я прочел за последнее время, — это записки Папанина об экспедиции к Северному полюсу. Это отнюдь не какая-то политическая пропаганда Советского Союза. Это дневник подлинно научного исследования. Но более всего я поражен силой сознания — через служение науке целиком отдать себя родине. Это высокий патриотизм! Именно в этом и нужно искать объяснение столь стойкому, вопреки ожиданиям, сопротивлению Советского Союза в нынешней войне… — И снова обращался к дочери: — Я думаю, что эту книгу полезно будет прочитать и Ёко".
Тюремщики оказали обреченным милость: разрешили им написать предсмертные записки. Ходзуми поверял жене летом 1944 года:
"В последнее время я больше пишу, чем читаю. С увлечением я записываю свои размышления, наблюдения. Конечно, это очень похоже на то, как если бы я писал на песке. Не знаю, задержится кто-либо, чтобы посмотреть на написанное мною…".
Рихард Зорге весь отдался работе. В полутемной камере, то налитой зноем, то превращавшейся в ледяной склеп, он долгие часы проводил над листами бумаги. Прислушиваясь к тому, что жило в нем самом, в его сердце, что запечатлелось в памяти и сформулировалось в мозгу, он писал. Это были строки, обращенные в будущее. Это были его "Тюремные записки", это было его Слово перед казнью…
* * *
Утром 7 ноября 1944 года в сопровождении коменданта тюрьмы и других официальных лиц Ходзуми Одзаки переступил порог небольшой железобетонной комнаты с голыми высокими стенами. В передней стоял алтарь Будды. Главный тюремный капеллан, склонив голову, предложил арестованному чаю или саке. Спросил:
— Кого вы желаете известить о своей смерти и как вы хотите распорядиться своим имуществом?
Одзаки неторопливо, с мягкой улыбкой на губах ответил.
Священнослужитель заговорил снова:
— Жизнь и смерть — это одно и то же для того, кто достиг высшего блаженства. Высшее блаженство может быть достигнуто, если положиться на милосердие Будды.
Ходзуми все с той же мягкой улыбкой отозвался:
— Против милосердия бессилен и меч.
Затем он встал на колени, а священник прочел молитву. Одзаки слушал внимательно, закрыв глаза и наклонив голову. Потом он поднялся, поблагодарил священника и сказал:
— Я готов.
И направился к двери, расположенной рядом с алтарем.
Прошло несколько минут. Та же группа во главе с комендантом Исидзимо вошла в другую камеру.
Навстречу поднялся с циновки высокий мужчина в роговых очках. Годы, проведенные в каменном застенке, покрыли землистой бледностью его волевое красивое лицо. Светлые глаза смотрели из-за стекол очков спокойно и даже чуть насмешливо, хотя он понимал, что должен означать этот необычно ранний визит.
Комендант, соблюдая ритуал, спросил:
— Ваше имя, заключенный?
— Рихард Зорге.
— Ваш возраст?
— Сорок девять лет.
— Вы женаты?
— Да…
Он посмотрел на потолок камеры — туда, где узкой щелью светилось окно. К счастью, он не мог знать, что уже нет в живых его Кати. Еще летом прошлого, сорок третьего года она тяжело заболела и умерла в маленькой сибирской деревне под Красноярском. Он не получил ее последнего, так и не отправленного письма, в котором Катя писала: "Милый Ика! Я так давно не получала от тебя никаких известий, не знаю, что и думать. Я потеряла надежду, что ты вообще существуешь… Все это время для меня было очень тяжелым, трудным. Очень трудно и тяжело еще потому, что, повторяю, не знаю, что с тобой и как тебе. Я прихожу к мысли, что вряд ли мы встретимся еще с тобой в жизни. Я не верю больше в это, и я устала от одиночества. Если можешь, ответь мне… Что тебе сказать о себе? Я здорова. Старею потихоньку. Много работаю и теряю надежду когда-либо увидеть тебя. Обнимаю тебя крепко. Твоя К.".
Комендант продолжал:
— У вас имеются дети?
— Нет.
— Токийским судом вы приговорены к смертной казни через повешение.
— Знаю.
— Верховный суд империи апелляцию отклонил.
— Знаю.
— Приговор должен быть приведен в исполнение 7 ноября 1944 года. То есть сегодня. Сейчас.
Наступила тишина. Зорге молча собрал со стола бумаги.
— Я готов.
Он направился к двери камеры. Тюремщики расступились. Он вышел.
Он шел твердо, прямо. Семенившие по бокам и сзади низкорослые охранники с тревогой и изумлением смотрели на него: этот человек совсем не похож на обреченного, которого ведут на смерть.
Надо было пересечь тюремный двор. Яркий свет ослепил Рихарда.
Зорге открыл глаза, неторопливо пересек двор тюрьмы, вошел в пустое помещение.
К нему приблизился буддийский священник:
— Кого вы желаете известить о смерти, сын мой?
— Никого.
— Как вы желаете распорядиться своим имуществом?
— У меня нет имущества.
Священник привычным скорбным голосом повторил формулу о жизни и смерти, о высшем блаженстве и милосердии Будды и спросил:
— Какие будут ваши последние желания?
— Я прошу сохранить в моем "деле" эту рукопись, — он протянул священнику листки своих последних записей.
— Непременно будет сделано, сын мой.
— Я прошу сказать, что стало с моими друзьями, арестованными вместе со мной.
Священник повернулся к коменданту тюрьмы:
— Я думаю, в последнюю минуту это не будет нарушением.
Комендант кивнул:
— Хорошо, я отвечу. Я знаю лишь о Ходзуми Одзаки. — Он посмотрел на часы: — Сорок шесть минут назад, в десять часов пятьдесят одну минуту, Одзаки принял смерть.
Рихард склонил голову.
— Он встретил ее достойно, — отозвался священник. — У вас есть еще желания, сын мой?
— Да. Последнее. Какие вести с русского фронта, из России?
Тюремщики пришли в замешательство. Но священник жестом показал коменданту, что желание осужденного нужно удовлетворить.
— В России германских войск уже нет, — сказал комендант.
Наступила пауза.
— Вы хотите что-нибудь сказать, сын мой?
— Да. — Зорге поднял голову. — Я хочу верить, что люди не забудут нас. Да здравствует Советский Союз! Да здравствует Красная армия!
О дальнейшем читатель уже знает.
Так в тихое утро 7 ноября 1944 года в тюрьме Сугамо оборвалась жизнь Рихарда Зорге.
Эпилог
После вынесения приговора Макса Клаузена перевели из Сугамо в тюрьму Сэндай. В этом новом застенке было еще хуже, чем в токийской тюрьме. Позже Макс вспоминал: "В камере, куда меня бросили, уже давно никто не сидел. Там не было даже циновки, а из щелей пола выползали сотни тысяч блох. Я не мог спать. Я не знал покоя ни ночью, ни днем".
Его жену Анну заключили в другую тюрьму — Точиги. Женщине давали прогулку только один раз в месяц; даже здесь, в каменном склепе, заковали в кандалы. Пищу приносили такую скудную, что Анна все время находилась на грани голодной смерти. Тюремщики делали все, чтобы она не выдержала определенного судом трехлетнего срока заточения.
В тюрьме на острове Хоккайдо томился Бранко Вукелич. Наверное, ему было еще тяжелей, чем другим. В отличие от всех островов Японии Хоккайдо расположен в зоне северных ветров. Зимой температура падает до минус тридцати градусов, свирепствуют метели.
