Сергей Щепотьев - Краткий конспект истории английской литературы и литературы США

Американец Роберт Джордан сражался в Интернациональной бригаде, а потом стал вести диверсионную работу в тылу противника. От советского генерала он получает задание взорвать мост в момент, когда начнется наступление, чтобы помешать фашистам подбросить подкрепление. Джордан оказывается в небольшом партизанском отряде. Как часто бывало у испанцев (о чем свидетельствует в своем «Испанском дневнике» и Михаил Кольцов), в отряде начинаются разногласия. Джордан взрывает мост и, раненный, остается прикрывать отступление товарищей, обрекая себя на смерть.

Этот несложный сюжет раскрывает самые разные характеры: самого Роберта Джордана, вожака отряда Пабло, женщин — Пилар и Марии, других партизан.

И, как и все, что писал Хемингуэй, этот роман был для него сугубо личной книгой. В ней присутствуют люди, которых писатель узнал в Мадриде: прославленные испанские командиры, интербригадовцы, советские военные специалисты и журналисты.

Сам же Роберт Джордан наделен многими узнаваемыми чертами биографии Хемингуэя, он тоже автор книги об Испании, ему присуще мировоззрение его создателя и даже такие его пристрастия, как выпивка, которую он поэтизирует. Как и сам Хемингуэй, Джордан — человек долга. И предан делу своей интернациональной борьбы: «Этот народ будет драться вечно, дайте ему только хорошее оружие».

Близость смерти обостряет чувства, и короткая любовь Роберта к Марии исполнена такого накала, что для него она равноценна целой жизни: «Вероятно, за семьдесят часов можно прожить такую же полную жизнь, как за семьдесят лет».

Роман трагичен, но, глядя в глаза смерти, Джордан подводит итог жизни, который звучит оптимистически:

«Почти год я дрался за то, во что верил. Если мы победим здесь, мы победим везде. Мир — очень хорошее место, и за него стоит драться, и мне очень не хочется его покидать. И тебе повезло, сказал он себе, что у тебя была такая жизнь <...> У тебя была жизнь лучше, чем у всех, потому что в ней были вот эти последние дни. Не тебе жаловаться».

Живя на Кубе, Хемингуэй с момента нападения японцев на Перл-Харбор просится военным корреспондентом на фронт. Ему отказывают. На своей рыболовной моторной лодке «Пилар» он с командой из девяти человек в течение двух лет выслеживает немецкие субмарины в Мексиканском заливе. Когда разрешение было получено, Хемингуэй как военкор летает на бомбардировщиках над Германией. Он участвует в высадке союзников в Нормандии и, несмотря на запрет журналистам лезть под огонь, с возглавляемым им отрядом французского Сопротивления в двести человек врывается одним из первых в освобождаемый от фашистов Париж. Он пишет Константину Симонову. «Всю эту войну я надеялся провоевать вместе с войсками Советского Союза и посмотреть, как здорово вы деретесь <...> Это лето наступления из Нормандии в Германию было лучшим летом в моей жизни, несмотря на войну <...>. Освобождение Франции и особенно Парижа радовало меня, как никогда в прошлом».

Послевоенное творчество Хемингуэя отмечено двумя вершинами. Первая из них — небольшой и на первый взгляд не примечательный роман «За рекой, в тени деревьев» (1950), название которого взято из предсмертной, в бреду произнесенной, фразы генерала Джексона — командующего южанами в войне Севера и Юга: «Нет, нет, давайте переправимся и отдохнем там, за рекой, в тени деревьев».

Полковник Ричард Кантуэлл, служащий в войсках США в Триесте, после окончания Второй мировой войны на несколько дней приезжает в любимую Венецию, которую защищал в годы Первой мировой войны. Он знает, что это, возможно, последняя его встреча с любимым городом: у него было два сердечных приступа, и врачи сказали ему, что третьего он не переживет.

Присутствует в книге и любовь: последняя любовь пятидесятилетнего полковника к юной аристократке Ренате («Там есть настоящая прекрасная девушка», — считал сам Хемингуэй). И те же недомолвки в диалогах с подтекстом, дающим возможность домысливать многое. Здесь и воспоминания полковника о Первой мировой войне, в том числе — о встрече с популярным у войск полковником Габриэлем д’Аннунцио, знаменитым писателем, который в годы фашизма разочаровал многих, поддержав преступный режим. И раздумья о только что закончившейся войне и о русских, о которых американским военным говорят, что это потенциальный враг США в будущей войне, но которые нравятся Кантуэллу. Есть и сказочная Венеция, продуваемая холодным ветром, и, конечно, охота. И смерть в автомобиле на обратном пути в Триест.

Можно ли, как это делает И. Финкельштейн в «Краткой литературной энциклопедии», говорить, что в этом романе писатель «не в состоянии художественно освоить новый жизненный материал»? Думается, никак нельзя.

Как нельзя, подобно тому же критику, полагать, что шедевр Хемингуэя — «Старик и море» (1952) — только повод для присуждения ему Пулитцеровской и Нобелевской премий, что это «лишь вневременной сюжет и стилизованные под библейский слог ритмы». Ведь для создания сюжета на все времена нужен недюжинный талант! Да и библейский слог не так прост.

Старик Сантьяго, рыбак, поймавший крупную рыбу и вступивший с нею в единоборство, — символ слияния человека с природой, символ непобедимости человека: «Человека можно сломать, но победить его невозможно», — говорит он.

Впрочем, сам Хемингуэй не считал нужным искать в своем новом детище символы, хотя полагал, что эта повесть — лучшее, что он создал в своей жизни.

Журнал «Life», в котором она была напечатана, был раскуплен в течение сорока восьми часов — весь тираж в 5.318.655 экземпляров!

На вручение Нобелевской премии в 1954 г. Хемингуэю запретили ехать врачи. Послать на церемонию свою жену отказался сам писатель. Награда была вручена американскому послу.

Болезни одолевали Хемингуэя, он худел, тяжело переносил лечение электрошоком.

2 июля 1961 г. один из величайших писателей XX века покончил жизнь самоубийством.

Дед Джона Родериго Дос Пассоса эмигрировал в США с португальского острова Мадейра. Отец романиста, Джон Рэндолф Дос Пассос, принимал участие в гражданской войне, а потом стал одним из самых знаменитых адвокатов своего времени. Когда ему было пятьдесят два года, его жена, Луси Эддисон Спригг, происходившая из старинного и знатного в Мэрилэнде и Вирджинии рода, родила сына Джона.

Джон получил образование в Гарвардском университете. После его окончания в 1916 г. служил в американской армии водителем санитарной машины во Франции и Италии.

ДЖОН ДОС ПАССОС — один из самых эрудированных литераторов своего поколения — создал трилогию «США», которая «дышит тайной Америки».

«Водителю санитарной машины в тылу война оборачивается своей разрушительной стороной в большей степени, чем ее боевой славой», — вспоминал писатель в Риме в 1967 г., при церемонии вручения ему премии Фельтринелли. — «Будучи американцем, я был прирожденным штатским. Мой первый по-настоящему законченный роман — „Три солдата“ — был попыткой изобразить отвращение и душевную тоску, испытываемую прирожденным штатским человеком, призванным в армию».

«Три солдата» были опубликованы в 1921 г. Судьбы трех героев связаны совместным путешествием за океан, после чего их пути расходятся. Дэн, мечтавший стать капралом, заболевает венерической болезнью, его невеста Мэб выходит замуж за другого человека. Фермер Крисфилд убивает правофлангового, которого ненавидит, и дезертирует. Художник Эндрюс, получивший на войне ранение, мечтает выразить протест против войны средствами своего искусства. Но его пугает как существующий порядок вещей, так и «скопление и прессовка масс»: «Что бы ни победило — тирания сверху или самопроизвольная организация масс — для индивидуальности места нет». Эндрюс тоже дезертирует, и его арестовывают как дезертира. Из дисциплинарного батальона он бежит и снова попадает под арест. Он становится жертвой военной машины.

Современник и сверстник Дос Пассоса, Альфред Казин, в предисловии к трилогии «США» писал в 1969 г.:

«Кредо Дос Пассоса в первых романах <...> формировалось в колледже и на войне и было основано на „эстетическом“ образовании и опыте водителя санитарной машины и санитара. Современный мир уродлив, безнадежно развращен, и ему надо противопоставлять не любовь и не социальный протест, а „искусство“. Для писателей „потерянного поколения“ „искусство“ было высшим возможным сопротивлением „плутовству“ социального мира и высшим доказательством аристократического индивидуализма личности в современной мире. Искусство было <...> подлинной наукой нового периода, единственно возможным новым языком — оно должно было справиться с разобщенностью современного мира и повернуть себе на пользу буйные изменения и радикальные новые силы послевоенного времени».