Джоржетт Хейер - Проверка верности
Она присела к своему туалетному столику и взяла в руки баночку с румянами. Рул не должен увидеть ее такой бледной. О, если бы не эти пресловутые «румяна гурий», с ними она выглядит древней старухой. Убрать их немедленно!
Не успела она отложить в сторону заячью лапку[89] и принять из рук горничной баночку с мушками, как кто-то поскребся в дверь. Она вздрогнула и испуганно оглянулась. Дверь отворилась, и вошел граф.
– О! – пролепетала Горация. Вспомнив, что должна выказать удивление, она добавила: – Б‑боже милосердный, м‑милорд, это и в с‑самом деле вы?
Граф уже сменил дорожное платье на вечерний костюм красновато-коричневого бархата с цветастым жилетом и короткие штаны в обтяжку. Он подошел к Горации и наклонился, чтобы поцеловать ей руку.
– Собственной персоной, моя дорогая. Быть может, я – не надо меня щадить – de trop?
– Нет, разумеется, нет, – неуверенно ответила Горация.
У нее перехватило дыхание. Завидев графа, сердце ее отчего-то сбилось с ритма. Если бы не горничная… Если бы она не потеряла свою брошь… Но камеристка, назойливое создание, оставалась здесь, присев в коротком реверансе, а ее брошь была у Летбриджа, и она, конечно, не могла броситься Рулу в объятия и выплакаться у него на груди. Горация заставила себя улыбнуться.
– Н‑нет, разумеется, нет, – повторила она. – Я н‑невероятно рада в‑видеть вас. Но ч‑что заставило вас в‑вернуться так рано, сэр?
– Ты, Хорри, – ответил он, с улыбкой глядя на нее.
Она покраснела и раскрыла коробочку с мушками. Мысли ее путались. Должно быть, он порвал с Мэссей. Наконец-то он начинал ее любить. Но, если он узнает о Летбридже и броши, все будет кончено. Она окажется самой вероломной и неверной женой на свете.
– Умоляю, позвольте мне продемонстрировать свое искусство, – сказал его светлость, забирая у нее коробочку с мушками. Он выбрал маленькое пятнышко черной тафты и осторожно повернул Горацию лицом к себе. – Что это будет? – принялся размышлять он вслух. – «Двусмысленность»? Думаю, что нет. «Смелость»? Нет, не то. Это будет… – Рул прикрепил мушку в уголке ее губ. – «Поцелуй», Хорри! – Он быстро наклонился и поцеловал ее в губы.
Рука ее взметнулась вверх, коснулась его щеки и упала. Вероломная, неверная жена – вот кто она такая! Горация отпрянула, пытаясь рассмеяться.
– М‑милорд, мы не одни! И мне… мне н‑надо одеваться, потому что я п‑пообещала Луизе и сэру Хэмфри п‑пойти с ними на спектакль в «Друри-лейн».
Его светлость выпрямился.
– Следует ли мне послать записку Луизе или же пойти с тобой на спектакль? – спросил он.
– О, мне бы не х‑хотелось р‑разочаровывать ее, сэр! – поспешно сказала Горация. Остаться с ним наедине на целый вечер было бы невыносимо. В конце концов закончится тем, что она поведает ему всю историю, и тогда – если граф ей поверит – он сочтет ее скучной и надоедливой супругой, которая вечно попадает в неприятности.
– В таком случае мы поедем вместе, – решил его светлость. – Я буду ждать тебя внизу, любовь моя.
Двадцать минут спустя они сидели друг напротив друга за обеденным столом.
– Надеюсь, – сказал граф, разрезая утку, – тебе не было скучно без меня, моя дорогая?
Скучно? О боже!
– О да, сэр, мне не было скучно, – вежливо ответила Горация.
– Бал в Ричмонд-Хаусе – ты ведь собиралась там побывать?
Горация непроизвольно вздрогнула:
– Да… я была там.
– Тебе холодно, Хорри?
– Х‑холодно? Нет, сэр, н‑ничуть.
– Мне показалось, ты вздрогнула, – сказал его светлость.
– Н‑нет, – заверила его Горация. – О нет. Бал в Р‑Ричмонд-Хаусе… Там было очень мило, и даже давали фейерверк. Вот т‑только туфли мне жали, п‑поэтому мне было не слишком весело. Они были с‑совсем новые, р‑расшитые бриллиантами, но я так р‑рассердилась, что готова была отправить их обратно с‑сапожнику, если бы они не промокли и не испортились.
– Промокли и испортились? – повторил Рул.
Вилка Горации звякнула о тарелку. Вот что бывает, когда пытаешься поддерживать непринужденную беседу! Она знала, что так и будет – она обязательно проговорится.
– О да! – задыхаясь, выговорила она. – Дождь испортил бал. Какая жалость, не так ли? И я… я промочила ноги.
– Действительно, очень жаль, – согласился Рул. – А чем ты занималась вчера?
– Вчера? – переспросила Горация. – О… ничем особенным.
В его глазах плясали смешинки.
– Моя дорогая Хорри, никогда бы не подумал, что услышу от тебя такое признание, – сказал он.
– Да, я не очень х‑хорошо себя чувствовала, п‑поэтому… поэтому и осталась дома.
– В таком случае, полагаю, ты еще не видела Эдварда, – заметил граф.
Горация, потягивавшая кларет, поперхнулась.
– Боже п‑правый, как я могла забыть об этом? Только представь, Рул, Эдвард п‑приехал в город! – Она сознавала, что все глубже погружается в трясину лжи, и попыталась исправить свою оплошность: – Но к‑как ты узнал, что он здесь?
Граф подождал, пока лакей заменит ему тарелку на чистую, и тогда ответил:
– Я видел его.
– В с‑самом деле? Г‑где же?
– На пустоши Хаунлслоу-Хит, – ответил граф, поднося к глазу монокль, чтобы лучше рассмотреть поданный ему вишневый десерт. – Да, на Хаунслоу-Хит, Хорри. Очень неожиданная встреча.
– Очевидно. Интересно, что он т‑там делал?
– Он пытался мне ограбить, – невозмутимо пояснил граф.
– В с‑самом деле? – Горация ненароком проглотила косточку от вишни и закашлялась. – Как с‑странно… с его стороны!
– Это был очень неблагоразумный поступок, – заметил граф.
– Д‑да, очень. Быть может, он заключил п‑пари? – предположила Горация, помня о том, что сказал ей сэр Роланд.
– Полагаю, что так. – Глаза их встретились. – В забаве принимали участие Пелхэм и его друг Поммерой. Боюсь, что я был не той жертвой, которую они ожидали.
– Вот как? Нет, р‑разумеется, вы не были ею! Я хочу с‑сказать… вам не кажется, что нам п‑пора отправляться на спектакль, сэр?
Рул поднялся из‑за стола:
– Разумеется, моя дорогая. – Он поднял накидку из тафты и бережно укутал ею плечи жены. – Могу я высказать одно замечание?
Она метнула на него испуганный взгляд:
– Да, к‑конечно, сэр! К‑какое же?
– С атласом этого оттенка не стоит носить рубины, дорогая. Гарнитур из жемчугов подойдет к нему куда больше.
Воцарилось неловкое молчание. В горле у Горации внезапно пересохло; сердце готово было выскочить из груди.
– Уже… слишком п‑поздно менять их! – выдавила она.
– Очень хорошо, – сказал Рул и открыл перед нею дверь.
Всю дорогу до Друри-лейн Горация болтала без умолку, хотя и не могла вспомнить впоследствии, о чем именно. И только когда экипаж подкатил к театру, она с облегчением вздохнула – мучения наедине с ним закончились на целых три часа.
Во время возвращения домой они, естественно, обсуждали спектакль, игру актеров и новое платье Луизы, так как эти темы не оставляли места для других, куда более опасных. Сославшись на усталость, Горация рано отправилась спать, но долго лежала без сна, думая о том, что поделывает Пелхэм и что будет делать она сама, если брат потерпит неудачу.
На следующее утро она проснулась с опухшими глазами и в подавленном расположении духа. Горячий шоколад ей подали на подносе вместе с письмами. Она потягивала его, свободной рукой перебирая конверты в надежде обнаружить размашистый почерк виконта. Но письма от него не было, лишь стопка приглашений и счетов.
Отставив чашку, она стала вскрывать эти послания одно за другим. Да, все именно так, как она и думала. Светский раут; вечеринка с картами – ей казалось, что она больше никогда в жизни не возьмет в руки колоду; пикник на Боксхилл: ни за что – обязательно пойдет дождь; концерт в Ренела – она надеялась, что ей никогда более не придется бывать в этом ужасном месте! Боже милосердный, неужели она потратила триста семьдесят пять гиней в меховой мастерской? А это еще что такое? Пять плюмажей по пятьдесят луидоров за штуку! Нет, это просто возмутительно! Они были куплены для этой отвратительной прически quesaco, которая ей абсолютно не идет.
Горация сломала печать очередного письма и развернула единственный листок простой бумаги с золотым обрезом. Буквы, написанные круглым каллиграфическим почерком, заплясали у нее перед глазами.
«Если леди, потерявшая круглую брошь с жемчугами и бриллиантами на улице Хаф-Мун-стрит в ночь бала в Ричмонд-Хаусе, придет одна в Греческий храм в конце Длинной аллеи ровно в полночь двадцать восьмого сентября, брошь будет возвращена ей лицом, в чьем владении она ныне находится».
