Сара Бауэр - Грехи дома Борджа
Потом донна Лукреция обвела взглядом комнату, словно впервые заметила весь беспорядок, и произнесла:
– Я хочу, чтобы ты кое-что увидела. – Она приподняла сорванный со стены гобелен, под ним оказалось бюро, где она хранила свои письма. Балансируя на трех оставшихся ножках, бюро закачалось, и оттуда вывалился сложенный пергамент. Донна Лукреция с усилием наклонилась, чтобы поднять его, и передала мне. – Читай!
Почерк я не узнала, однако по всему было видно, что это рука писца.
– Читай, – повторила донна Лукреция. – Вслух.
– «Этот господин поистине великолепен и представителен, на войне для него нет неосуществимых целей. В своей погоне за славой и землями он не знает отдыха, не признает усталости и опасности. Он появляется совершенно неожиданно…»
– Да-да, довольно. Он прислал это как шутку, видишь ли.
Я нахмурилась, ничего не поняв. Донна Лукреция вздохнула и пояснила:
– Это донесение флорентийского посольства, которое он получил в Урбино. Велел перехватить гонца и скопировать документ. А затем прислал мне, для забавы, чтобы я увидела, как легко он очаровал «скромников-республиканцев», по его выражению. Сама видишь, он ничего не воспринимает всерьез, Виоланта. Что мне делать?
– Вы должны написать и сообщить ему свое мнение, мадонна. Если он поймет, как сильно вас ранил, то уйдет из Урбино, уверена.
И хотя слезы текли по ее лицу, прокладывая соленые бороздки поперек царапин (я еще подумала, что они, наверное, вызывают жжение), она расхохоталась.
– Если бы он думал обо мне, то с самого начала не стал бы завоевывать Урбино. Семья Мотефельтро теперь и моя семья, а они бежали в том, в чем были, если верить донне Изабелле, которая приняла их.
– Чезаре тоже ваша семья, мадонна, – осмелилась напомнить я.
– Чезаре… – И она зашлась рыданиями, громко всхлипывая, словно хотела втянуть в себя весь воздух, остававшийся в темной комнате. – Он сам дьявол, – выла она, растягивая гласные.
И тут все началось заново – она опять металась, царапалась, рвала на себе волосы, бормотала что-то насчет Непи. Тогда, не дожидаясь разрешения уйти, я помчалась за помощью.
– Почему она твердит о Непи? – спросила я у Анджелы, когда мы поспешили на поиски разбежавшейся в испуге прислуги, которую послали обратно восстанавливать порядок.
– Непи? – удивилась Анджела. – Эй, ты, разыщи священника мадонны. И лекаря. Живо! – прокричала она тощему пареньку, которого я видела с Ферранте. – Непи, – повторила она. – Лукреция бежала туда с Родриго после того, как убили его отца. Он был совсем еще маленький, и все знали, что Чезаре убил Альфонсо Бишелье. Не сам, конечно, а руками Микелотто, – произнесла она одними губами, не решаясь сказать вслух опасное имя в ароматном вечернем воздухе Бельфьоре. – Лукреция была безутешна. Поклялась, что больше не заговорит с Чезаре. Несколько недель спустя Чезаре сделал остановку в Непи по пути в Чезену, где ему предстояло присоединиться к своей армии. Никто не знает, что там произошло, только Лукреция вернулась в Рим сама любезность и беззаботность, и жизнь потекла так, будто Альфонсо никогда и не существовало. – Она пожала плечами. – Это все, что я знаю.Хотя донна Лукреция перестала бредить и ждала, успокоившись, как ребенок, который знает, что нашалил, и теперь старается быть хорошим, пока слуги устраняли беспорядок в комнатах, ставили на место перевернутую мебель, вешали на окна шторы, остальное жгли на костре, разведенном рядом с навозной кучей позади конюшенного двора, всем было ясно, что она не в себе. На исповеди в герцогской часовне мадонна упала в обморок. Лекарь объявил, что у нее лихорадка, пустил хозяйке кровь и порекомендовал постельный режим, по крайней мере на неделю. Мадонна, однако, и слушать не хотела, настояв на немедленном возвращении в Феррару. Анджела наверняка рассказала ей о трениях между Ипполито и Джулио, поэтому пока ее муж находился в Милане при французском дворе и герцог Эрколе тоже отправился туда в ответ на захват Урбино, она вознамерилась укрепить свое положение герцогини.
– А если путешествие повредит ребенку, мадонна? – уговаривала я ее, руководя сборами в дорогу, пока она лежала на кровати с распухшими, как баклажаны, лодыжками, затянутыми в темные шелковые чулки.
– Если мне суждено потерять ребенка, то пусть это произойдет в Ферраре, – ответила она. – Я достаточно долго его вынашиваю, так что все узнают, что это был мальчик.
Погода переменилась. Серый свет едва пробивался сквозь моросящий дождик, как нельзя более подходящий к теперешнему ее настроению. Лицо донны Лукреции было бледным, вокруг рта пролегли глубокие морщины. Я редко видела ее отца без улыбки на лице, однако в минуты покоя он выглядел в точности как она – грузный и беспощадный, сентиментальный и без малейших угрызений совести. Я решила больше не отговаривать хозяйку. По той или иной причине Бог обязательно присмотрит за донной Лукрецией.Глава 8 Феррара, август 1502
Ты моя первая, последняя и единственная любовь.
Все началось с хориста герцогской часовни. В день одного из многочисленных святых мы, исполняя свой долг, пришли на службу. Знай я заранее, во что выльется именно эта месса, наверное, запомнила бы имя святого, поставила бы свечи или назвала в честь него ребенка.
Но я знала лишь, что день выдался жаркий, и духота в часовне, пропитанной ладаном, стояла почти невыносимая. Мой веер, казалось, лишь повышал температуру, а не разгонял душный воздух. Точно так, помешивая в котле, мы выпускаем клубы пара. Я не представляла, как донна Лукреция умудрялась дышать сквозь густую вуаль, закрывавшую расцарапанное лицо. Я попыталась сосредоточиться на службе, но мое внимание привлекли темные пятна пота под мышками хормейстера – они то исчезали, то появлялись в такт мелодии, которой он дирижировал. А еще я смотрела на неподвижный столб пыли в луче света, что проник из окна часовни.
Внезапно в хоре возникло волнение. Какой-то мальчик, с блестящим от пота лицом, рухнул на колени и повалился набок. Музыканты запнулись и сбились с такта. Несколькими быстрыми, выразительными взмахами рук хормейстер вернул слаженную мелодию. Двое псаломщиков, путаясь в отороченных кружевом стихарях, унесли мальчика в баптистерий. Наша молитва продолжилась, а я даже как-то взбодрилась, словно мое полуобморочное состояние перешло на хориста. Когда мы позже узнали, что он умер, меня охватило беспричинное и неожиданное чувство вины. Можно подумать, его смерть первоначально предназначалась мне.
До нас начали доходить известия и о других смертях. Начиналась лихорадка, подобно болотной, с потливости, озноба и боли в суставах, а через несколько часов у больных возникала жестокая рвота, раздиравшая их внутренности так, что они умирали, истекая кровью из всех отверстий на теле. Хотя помещения в Корте-Веккьо, отведенные для хора, тщательно вымыли горячей водой, а на потолочных балках подвесили ароматические шарики с амброй и камфарой, заболели еще два мальчика. Проход, соединявший замок с Корте-Веккьо, закрыли, а перед воротами стали жечь ладан. Но, несмотря на эти меры, лекари донны Лукреции вновь принялись усердно настаивать, чтобы она немедленно покинула город. В Милан послали за доном Альфонсо, поскольку она заявила, что послушается его совета.
Он приехал с отцом в Феррару, примерно через две недели после смерти хориста. К тому времени специально отряженные повозки для мертвых каждое утро собирали тела в бедных кварталах, а бесстрашная группа францисканцев начала проводить массовые похоронные службы на краю известковых ям, вырытых перед Порта-дель-Анджели. Послушники удалились в собор, где беспрерывно проводились мессы, и те, кто мог, приходили, чтобы обратиться с молитвой к святому Георгу отогнать заразу и к святому Маурелио очистить их от грехов, навлекших такую беду.
Дон Альфонсо дал знать, что повидается с женой, как только встретится с городским советом, где они вместе обсудят, что можно сделать для облегчения людских страданий и снижения уровня заражений. Это дало нам несколько часов, чтобы придумать, как скрыть царапины на лице мадонны. Анджела предложила использовать свинцовую пудру, но не слишком толстым слоем, иначе дон Альфонсо решит, будто мадонна тоже подхватила лихорадку. Элизабетта Сенесе принялась орудовать пестиком и ступкой, изготовляя пасту из свинцовой пудры, кармина и розового масла под цвет лица мадонны. А сама мадонна, к моему огорчению, провела целый час, закрывшись с Фидельмой.
Когда дон Альфонсо появился в покоях мадонны, он по-прежнему был в своей дорожной одежде, хотя для приличия предварительно ополоснул лицо и руки и стряхнул бо́льшую часть пыли с плаща и сапог. Подобно наброску художника, наполовину стертому, вид у него был какой-то расплывчатый, неопределенный, глаза рассеянно бегали, губы шевелились. Когда мадонна, сопровождаемая Фидельмой, вошла в Камера-даль-Поццоло, на лице ее не было ни вуали, ни косметики. Я услышала, как Анджела рядом со мной тихо охнула и натянула на голову капюшон. Дон Альфонсо уставился на жену, а ее рука, которую он собирался поцеловать, так и застряла в огромной лапище с грязными ногтями. Опомнившись, он поклонился, коснулся бородой тыльной стороны ее ладони, выпрямился и сердито окинул нас взглядом, словно желая, чтобы мы растворились в стенах. Однако он ничего не сказал, поэтому мы остались на своих местах.
