Элизабет Беверли - Щедрый дар
– Я знаю. Прости меня.
Она не хотела вынуждать его падать ниц и умолять, хотя, может быть, и хотела, но не стала, так поступали люди в его мире, а не в ее.
– Хорошо. Я ценю твои извинения. Спасибо.
– Так ты прощаешь меня?
Она набрала в легкие воздуха и медленно выдохнула. Хитрый ход. Простила ли она его? Несмотря на то что последний месяц не переставала думать о нем, мысль о прощении не приходила в голову. Она вдруг поняла причину. Дело в том, что она уже давно простила его. Неизвестно, когда и почему. Быть может, не хотела таить обиду и злость, жить этими негативными чувствами. Никто не совершенен. Несовершенство – часть человеческой природы.
– Да, я тебя прощаю.
Это вовсе не означает, что между ними снова все хорошо. Она всего лишь готова выслушать.
– Почему ты здесь, Гаррисон? Если хотел принести извинения, мог бы просто написать мне и сэкономить немало денег на билет на самолет. В конце концов, я знаю, как важны для тебя деньги.
– Грейси, все не так… Мне просто… Я хотел сказать… Послушай, мы можем поговорить? Можно я войду?
Про себя она подумала, что обоим нет смысла говорить что-то еще, но он потратил силы, время, в конце концов, деньги, чтобы добраться сюда. Надо хотя бы выслушать его.
– Хорошо, давай поговорим.
Она вошла в квартиру, без слов приглашая Гаррисона. Он вошел очень быстро, словно боялся, что она может вот-вот захлопнуть дверь у него перед носом. Она предложила ему присесть.
Она отчего-то снова вспомнила тот день, когда они впервые встретились на Лонг-Айленде, и подумала, насколько разительно все отличается в ее мире. Ее окна выходили отнюдь не на океан. Библиотека в доме семейства Сейдж была полна дорогих коллекционных изданий, а ее полки уставлены книгами в потрепанных бумажных переплетах. Вместо кожаной мебели диван и единственный стул, обитые английским ситцем с растительным рисунком, давным-давно вышедшим из моды. В качестве кофейного столика старый чемодан, лежащий горизонтально. Вместо пушистых обюссонских ковров сочных оттенков ковер из полиэстера с прорезиненным основанием.
Гаррисон расположился на диване ближе к краю, это и понятно, он оставляет место для нее. Грейси намеренно предпочла стул. Он не нарушил молчания. Поэтому начала Грейси:
– О чем ты хотел поговорить?
Он бросил на нее взгляд, дескать, сама знаешь. Безусловно, она знала. Однако не собиралась облегчать его миссию.
– Ах, я даже не знаю. Может быть, о событиях на Ближнем Востоке? Или о том, почему нам приходится изучать в старших классах тригонометрию, которая никогда не пригодится в реальной жизни? Или о том, что музыка, которую слушает подрастающее поколение, не музыка, а полная ерунда?
Черт возьми, он еще старается быть забавным и обворожительным, как в библиотеке. Необходимо его остановить прежде, чем она поведется на эти чары.
– Я выбираю тригонометрию.
В математике ничего забавного и обворожительного.
– Ладно. Но прежде я хочу поговорить о нас с тобой.
Снова решил перейти к делу. Невозможно оставаться спокойной и равнодушной, когда он старается добраться до сути происходящего? До ее сердца?
– Не существует «нас с тобой».
– Существовали, пока я все не испортил.
Она еще не была готова к тому, что он подойдет к этой теме так стремительно и откровенно. Промолчала, но встретила его взгляд спокойно, подтвердила, что готова слушать дальше.
– Два момента. Во-первых, когда вернулся в Нью-Йорк, я велел детективу заняться информацией по Девону и Уилсону Брауну.
– Потому что все еще не верил мне.
– Именно об этом я сам себе твердил в Цинциннати, но на самом деле, не успел выйти из твоего номера, я уже точно знал, что был не прав, когда не верил тебе. Просто я слишком упрям и слишком глуп, чтобы признаться в этом тебе или себе. Но до этого мы еще доберемся. Я хотел быть уверен, что Брауны получат все, чего заслужили. Мой детектив собрал достаточно сведений об обоих, а они оказались гораздо хуже, чем ты думала. Там и проблемы с законом, и с друзьями, и с работой – все, что пожелаешь. Эти ребята проведут остаток жизни в бесчестье, унижении и позоре, а что еще вероятнее, в тюрьме. Я велел своему человеку передать информацию тому, в ком он уверен и кто сумеет правильно распорядиться этими сведениями.
– Вот это да. Спасибо тебе, Гаррисон.
– Теперь насчет того утра в Цинциннати.
– Утра, когда ты обвинил меня во лжи.
– Есть кое-что, что ты обязательно должна понять, Грейси.
– Что же?
На этот раз он не колебался и не медлил.
– Я никогда прежде не встречал таких, как ты.
Сказанное снова очень удивило Грейси.
– Но я совершенно обычный, нормальный человек. На свете еще миллионы таких, как я.
– Во-первых, это не так. Таких, как ты, больше нет. И во-вторых, пока не появилась ты, я был уверен, что все в этом мире подобны мне. Эгоистичные, алчные, жаждущие только брать и получать, те, у кого каждая новая возможность, любой опыт и любое новое знакомство вызывают один и тот же вопрос: какую выгоду я смогу извлечь из этого? И у меня не было повода думать, что ты не такая, как они. В голову не приходило, что в мире есть люди, готовые помогать другим. Такие, как ты и мой отец. Самоотверженность и бескорыстие были мне чужды и непонятны. Проще осознать, что ты обокрала отца, чем поверить, что он или ты готовы отдавать деньги людям, нуждающимся в них.
Она вспомнила, как отец учил его, еще совсем ребенка, что деньги превосходят по значению все остальное. Вспомнила, что он целых тринадцать лет учился в школе, где подчеркивалось, что финансовый успех превыше любого другого. Она знала, что уроки, усвоенные в детстве, остаются глубоко в сознании. Люди могут говорить все, что угодно, о том, как, будучи взрослыми, они сделали неправильный выбор, а потом были вынуждены жить с его последствиями, но никогда не принимают во внимание то, что взрослый выбор основан на пережитом в детстве.
– Вот поэтому, когда ты сказала, что собираешься раздать деньги моего отца, я не поверил тебе. Для меня это было совершенно бессмысленно. По крайней мере, до тех пор, пока ты не отвезла меня в Цинциннати, где я смог увидеть, как много значил мой отец для стольких людей. Только тогда начал понимать, почему ему захотелось вернуть прошлое.
Черт возьми, он снова делал это. Стал милым парнем, в которого так легко влю… который так ей нравился.
– В то утро в Цинциннати, после того, как мы… Я никогда не чувствовал того, что испытал в то утро, Грейси. Никогда. Прежде, проснувшись утром с женщиной, я неизменно хотел сбежать, исчезнуть до того, как она проснется. Но с тобой, – он несмело мечтательно улыбнулся, – вдруг понял, что еще никогда не хотел быть с кем-то вместе.
По ее телу вновь разлилось приятное радостное тепло. Как же хорошо снова ощутить его.
– Думаю, я запаниковал, когда понял, что это означает. Это означает, что у меня родилось к тебе чувство, которого я никогда ни к кому не испытывал. И я снова хотел увидеть тебя. И возможно, хотел бы видеть каждый день, всю жизнь. И это напугало до полусмерти.
Дразнящее тепло усиливалось, сердце забилось громче. И чаще.
– Когда я получил отчет детектива, однобокую искаженную версию, мне было легко поверить и сделать тот вывод, который сделал: это повод отвергнуть желание просыпаться рядом с тобой каждое утро. Это означало, что я больше не должен тебя… Что я не должен быть к тебе небезразличен, хотя именно так и было. Это оправдывало мое намерение уехать и снова стать тем, кем я всегда был. Кому не обязательно испытывать чувства. Жизнь гораздо проще, когда не подвержен чувствам. Эмоции, чувства – это тяжело, изнурительно. И страшно.
«Ах, Гаррисон».
– Когда тебя больше не было рядом, я продолжал чувствовать. Каждый день. Каждую ночь. Не мог перестать думать о тебе. Но даже не представлял, что могу сказать или сделать, чтобы искупить вину за то, что совершил. Я боялся, что ты никогда не захочешь больше видеть меня после того, что случилось. И не мог винить тебя в этом. Я переживал, что бессмысленно просить у тебя прощения или пытаться все исправить. И я начал рисовать в воображении ужасную мучительную жизнь без тебя. А потом нашел это. – Он достал конверт. – Это письмо отца. Я нашел его среди страниц дневника моей бабушки. Он написал его моей матери за два года до смерти, но так и не отправил. Ты тоже должна прочесть его.
– Но если оно адресовано Вивиан…
– Мама уже читала и не против, чтобы я поделился им с тобой. Это важно, Грейси.
Она осторожно взяла письмо и прочитала от начала до конца, а когда снова подняла глаза на Гаррисона, на сердце у нее было тяжело.
– Я не могу поверить, что он не допустил мысли, что ты и Вивиан простите его.
– А я могу. Я думал, что и с тобой будет так же.
– Но ведь это безумие.
– Теперь я знаю это. Но, безусловно, мне многое пришлось узнать о людях. И до сих пор я продолжаю открывать в них что-то новое. Надеюсь, еще не слишком поздно. Не хочу закончить жизнь, как мой отец. За исключением того, что ему довелось провести остаток жизни с тобой.
