Сара Бауэр - Грехи дома Борджа
– А разве того, что вы сказали, не достаточно? Вы взяли меня в свой дом, чтобы я стала игрушкой для вашего брата. Мой сын, которого я всегда считала его наследником, таковым не является. Наверное, я единственная, кто не знал, что тут происходит. Как насчет Анджелы?
– Анджела с самого начала была против моего плана. Она подружилась с тобой, чтобы защитить тебя. Ты имеешь полное право гневаться, а мне нечем оправдаться. Я просто прошу тебя выслушать меня из сострадания, которым ты наделена от природы.
Но меня разозлил вовсе не ее обман, а тот факт, что донна Лукреция мне не оставила ничего, что я могла бы оплакать. Мужчина, о котором я горевала, никогда не существовал. Я могла не сдержаться в ответ на ее просьбу, поэтому просто смотрела в напряженной тишине, как она вынимает из сумки Хуанито пачки документов.
– Можешь прочесть, – сказала мадонна, раскладывая их вокруг себя на кровати.
Я покачала головой и подняла руки, словно защищаясь от удара, но она настойчиво совала мне листы.
Некоторые были аккуратно написаны на хорошем чистом пергаменте, другие кое-как нацарапаны на затертых палимпсестах. Я увидела даже несколько истрепанных квадратиков льна, похоже вырезанных из простыней или рубашек. Чернила местами выгорели до бледно-желтой ржавчины, едва видимой, тем более неразличимой в полутемной спальне мадонны с закрытыми ставнями. Как я уже заметила раньше, все документы были написаны рукой Чезаре. Теперь я разглядела, что это были письма, и начинались они одинаково.
«Lucia, mi cor» [52] – вывел он на каждом письме. Лукреция, Лючия. Это было настолько очевидно, что я почувствовала себя еще глупее и разозлилась, что не догадалась раньше. Его вера в мои способности целительницы, разрезанные подошвы туфелек, разговоры о теленке, безыскусный поцелуй в бреду, в котором не было ничего, кроме отчаянного голода, сродни тому, что я сама испытывала, думая о Чезаре, – это все были подсказки, а я их не заметила и, как слепой Купидон, угодила в гущу интриг.– Начало ты знаешь, – произнесла мадонна, пока я перекладывала письма на кровати с обреченностью игрока, пытающегося найти удачную комбинацию в плохой раздаче карт. – Моя мать тебе рассказывала.
– Ваша матушка уверяла меня, будто вас подменили при рождении и вы не позволили Чезаре умереть, преследуя свою какую-то нечестивую цель, как подкидыш эльфов.
– А ты склонна с ней согласиться. – Она сдавленно хохотнула. – Моей матери нужно одно – лишь бы нашлось объяснение, вот тогда она спокойна. Мы с Сесаром… были… возможно, одинаковыми, но оказались по обе стороны раздела между этим миром и… еще каким-то.
– А что думал Чезаре?
– Он запомнил впечатление от первой встречи со мной. Тогда ему показалось, что все в мире слегка сдвинулось, освобождая для меня место. А когда Хуан оттолкнул его в сторону, чтобы взглянуть на меня, он даже не рассердился, понимая, что это уже неважно.
– Вы не верите, что Чезаре убил дона Хуана. – Настало время говорить прямо, без обиняков.
– Я знаю, он этого не совершал. Хуана убили по приказу Орсини. Девушка, на свидание с которой он собирался в тот вечер, сладкая приманка, принадлежала семейству Орсини. Сесар повинен лишь в том, что убедил понтифика прекратить охоту за преступниками и позволить ему устроить подобающую месть. Вот почему в глазах других он стал убийцей брата. Есть и еще доказательство. На крещении моего сына Родриго дон Паоло Орсини нес младенца от базилики обратно во дворец Санта-Марии. Я следила за ним из окна, поскольку не прошла в ту пору очищения церковью после родов и не могла сама присутствовать на церемонии. Как только младенец оказался на руках дона Паоло, он сразу раскричался, а ведь до этой секунды вел себя спокойно. Разумеется, это был знак их вины. Сесар вполне был способен на убийство, как я знаю по горькому опыту, но у него не было причины желать смерти Хуану. Наоборот, Хуан радушно принимал его при испанском дворе, пока тот вел себя прилично. Он ведь не был порочен, знаешь ли, просто слишком молод в то время и довольно глуп.
Я испытывала нечто вроде благоговения, выслушивая ее рассказ об убийстве дона Хуана. И начала понимать, что именно увидела донна Ванноцца в своей дочери и почему побаивалась ее.
– Но я забегаю вперед. Перестань задавать вопросы и позволь мне рассказать все по порядку. – Донна Лукреция и виду не подала, что сознает, какой эффект на меня производит. – Я ничего не помню из того времени, когда мы все вместе жили в доме матери. Мне было шесть лет, когда меня отослали к тетушке Адриане, а Сесар и Хуан давно уехали. Мы встречались во дворце Санта-Мария, нас собирал отец, но, как ты знаешь, вместе нам удавалось побыть подольше только летом, в Капрарола. – Она произнесла это название с нежностью, черты ее лица смягчились. – Жаркими ночами мы часто устраивались спать на крыше, и иногда, если я пугалась чего-то или мне становилось одиноко – звезды могут заставить почувствовать одиночество, такие они далекие и равнодушные ко всем нам, – я залезала под одеяло к Чезаре и сворачивалась калачиком. Только не к Хуану – он поднял бы шум, что ему жарко или я перетягиваю на себя всю постель. И не к Джоффре, разумеется, потому что он был еще совсем ребенок. – Мадонна замолчала и поискала среди писем, разбросанных по кровати. Выбрав одно, протянула мне: – Прочти. Пусть он сам тебе расскажет своими словами.
– Я не умею читать на вашем языке.
– Сумеешь, если захочешь.
Я словно вторглась на чужую территорию глубоко личных секретов, и в то же время это было не так, меня пригласили, а я не отказалась от приглашения....В ту ночь, когда мне позволили подняться на палубу во время переезда в Вильянуова-дель-Грао, на небе светила полная луна. Помнишь, как мы спали на крыше в Капрарола и ты забиралась ко мне под одеяло и задавала вопросы, что роились в твоей головке, мешая уснуть? Как летучие мыши видят в темноте? Откуда планеты знают, куда перемещаться? Что случится с шестиногим теленком? А ты женишься на мне, когда мы станем взрослыми? Кажется, мне тогда было одиннадцать, а тебе шесть.
Однажды ночью во время полнолуния я объяснил тебе, как луна управляет приливами, а ты сказала, что я как луна, а ты как море, всегда следуешь за мной. Я тогда промолчал, потому что знал: на самом деле все наоборот .
Я снова попала под его обаяние. Подняв голову, я встретилась взглядом с мадонной, и она сразу поняла, что я чувствую.
– Они все такие, – вздохнула она. – Держи. – Мадонна предала мне другое письмо.
...Мы начали очень молодыми. Из нас можно было вылепить все, что угодно, как из мягкой глины. Глина реагировала на каждое прикосновение, каждую ласку, каждый ваял то, что хотел видеть в другом, а в результате наши тела идеально подошли друг другу. А потом нас обожгли в печи, и мы навсегда остались такими, предназначенными лишь друг для друга .
– Все изменилось, когда Сесар уехал учиться. В то лето он вернулся в Капрарола из Перуджи. Это был другой человек. Большой, широкоплечий, с бородкой, и ему просто хотелось заниматься с Хуаном тем, что он называл мужскими делами. Они охотились, рыбачили, возились со щенками и устраивали бои с молодыми бычками. А еще часами прятались по углам и хихикали над книгой, раздобытой Сесаром, «Диалогами Платона», как объяснил он мужу нашей матери, посвященными поведению молодых людей. Разумеется, это были никакие не диалоги, но книга оказалась на греческом, а сир Джорджио не очень хорошо знал этот язык. Мы по-прежнему спали на крыше, и я все так же уютно устраивалась у него под боком, но иногда Сесар поворачивался ко мне спиной и сердился на мою болтовню. Однажды ночью моя рука коснулась…
– Прошу вас, мадонна, мне не нужно знать всех подробностей!
– Я пришла в ужас, – продолжала она, – но он схватил мою руку и удержал там, и тогда меня одолело любопытство. Я всегда была любопытной. А вслед за любопытством возникло удовлетворение – я поняла, что могу повелевать им. Я больше не чувствовала себя брошенной. Все вернулось: мы с Сесаром одна команда, а Хуан и Джоффре – другая. Так все и оставалось, несмотря на жертвы. Перотто, Пантасилея, Джем…
Первые два имени ничего для меня не значили; они напоминали комедийных персонажей. Я вспомнила, как Чезаре изображал Джема, а мадонна умоляла его перестать, потому что ей было больно смеяться с перевязанной грудью.
– Джем?
– Ты, наверное, помнишь, отец унаследовал принца Джема, когда стал понтификом. А мы детьми пристрастились навещать Джема в его покоях. Знаешь, Виоланта, мы словно попадали в иной мир. Видимо, поэтому нам с Сесаром было там так хорошо, хотя Джему всегда больше нравился Хуан. Там даже воздух был другой. Он круглые сутки жег ладан, но это не был тот холодный, праведный запах, который мы вдыхаем в церкви, а пряный и душный, как солнце в пустыне, где родился Джем. Стульев у него не было, на полу лежали подушки, так что мы усаживались все вместе, брат султана и трое безродных бастардов, и ели сладости. И мы чувствовали себя настоящими цыганами в «кибитке» Джема. Вскоре Джем соблазнил Хуана. Он часто переодевал брата в турецкие одежды, тюрбаны и… трогал его. А нам все казалось ужасно смешным после вина, смешанного с маковым отваром.
