Дуглас Кеннеди - В погоне за счастьем

Его зовут Джек Малоун.

Эрик побледнел.

Ты шутишь, — сказал он.

Я совершенно серьезно.

Это он?

Да. Он.

Но это невероятно. Он же был унесенным ветром. Он покалечил тебе жизнь. И после того, как ты встретила его с женой, не ты ли говорила мне, что послала его куда подальше?

Я знаю, знаю, но…

И как долго это продолжается?

Больше четырех месяцев.

Эрик, казалось, был потрясен.

Четыре месяца. Какого черта ты так долго держала это в секрете?

Я очень боялась, что ты будешь ругаться.

О, ради всего святого, Эс… Может, этот парень и не вызвал у меня восторга, и мне определенно не по душе, как он с тобой обошелся, но…

После того как Джек исчез, ты столько раз говорил мне, что я дура, что трачу столько душевных сил на такого неудачника. Совершенно естественно, что, когда он вернулся в мою жизнь, я всерьез опасалась твоей реакции.

У меня нет клыков, и я не сплю в гробу, Эс.

Я знаю, знаю. Мне и самой было тошно так долго хранить это в тайне. Но я решила для себя, что расскажу тебе все только после того, как пойму, есть ли у нас будущее.

Очевидно, есть, иначе ты бы не рассказала.

Я люблю его, Эрик.

Догадываюсь.

Но я действительно люблю. Это вовсе не тупая интрижка с женатым мужчиной, не какой-то пошлый роман. Это настоящее чувство. И оно взаимное.

Эрик притих. Он потягивал свой мартини. Курил. Наконец он пожал плечами и сказал:

Я так полагаю, мне следует снова встретиться с ним, не так ли?

Я устроила нашу встречу несколькими днями позже — в пятницу вечером, в баре отеля «Сент-Моритц», в квартале от дома Эрика. Я ужасно нервничала. Собственно, Джек тоже, хотя я и заверила его, что брат обещал вести себя прилично. Все пошло по плохому сценарию: для начала мы полчаса просидели в ожидании. Потом подошел бармен и сообщил, что звонил Эрик и пробил передать, что задержался на встрече, но будет через десять минут.

Прошло еще сорок минут. За это время Джек успел осушить еще два бурбона с содовой и выкурить еще три сигареты.

— Это у твоего брата юмор такой? — наконец спросил он, явно раздраженный.

Я уверена, причина у него уважительная… — нервно ответила я.

Или так, или же он полагает, что его время более ценно, чем мое. Конечно, я всего лишь пиарщик, в то время как он великий писатель-юморист.

Джек, прошу тебя.

Ты права, права. Я погорячился.

Нет, ты совершенно справедливо сердишься. Просто я ничего не могу поделать…

Ну давай тогда еще выпьем.

Четвертый бурбон с содовой?

Ты что, хочешь сказать, что я пьян?

Официант! — крикнула я, когда тот поравнялся с нашим столиком. — Еще один бурбон с содовой для джентльмена, пожалуйста.

Спасибо, — сухо произнес Джек, когда официант двинулся дальше.

Я никогда не стою между мужчиной и алкоголем.

Это ты сейчас иронизируешь?

Нет, просто намекаю, но ты не улавливаешь намека

Я знаю свою норму.

Вот и хорошо.

Джек бросил взгляд на дверь:

Чего нельзя сказать о твоем брате.

Я посмотрела в ту же сторону. И сердце ухнуло. Потому что в бар входил Эрик — и он был пьян. В зубах у него была зажата потухшая сигарета, глаза были стеклянными, походка нетвердой. Заметив нас, он снял шляпу и отвесил нам пышный поклон. Шатаясь, он приблизился к нашему столику и наградил меня смачным поцелуем в губы.

Во всем виноват мистер Маннинг. Он настоял на том, чтобы за ланчем влить в меня две бутылки вина.

Ты опоздал на час с лишним, — сказала я.

Это шоу-бизнес, — ответил он, падая на стул.

Ты, по крайней мере, мог бы извиниться перед Джеком.

Эрик тут же вскочил с места. Цокнул каблуками ботинок и по-военному отдал честь. Теперь мне хотелось убить его. К счастью Джек сохранял невозмутимость. Он опрокинул бурбон с содовой и потянулся к свежему коктейлю, который официант только что поставил на стол.

Рад тебя видеть, Эрик, — спокойно произнес он.

Мое почтение, мистер Малоун, — произнес Эрик с ужасным ирландским акцентом.

Может, мы перенесем эту встречу на другой день? — предложила я.

Да, — согласился Джек. — Думаю, так будет лучше.

Ерунда, — запротестовал Эрик. — Один глоток — и мое равновесие будет восстановлено. Ну а что выпьют мои голубки? Ах да, конечно… Официант! Бутылку шампанского.

Я продолжу бурбон.

Бурбон? — сказал Эрик. — Да ладно, ни к чему демонстрировать свою пролетарскую сущность…

Ты называешь меня пролетарием? — изумился Джек.

Эрик снова переключился на ирландский акцент:

Ну конечно, в каждом из нас живет поэт.

Ради всего святого, Эрик, — взмолилась я.

Я просто шучу, — произнес он нормальным голосом. — Никого не хотел обидеть.

Джек кивнул, но ничего не сказал. Вместо слов он поднял свой коктейль и отхлебнул половину.

А… понимаю, — продолжил Эрик, — сильная молчаливая натура.

Что, проблемы? — спросил Джек.

Нет у меня никаких проблем, — ответил Эрик. — Я вообще счастлив, как ирландец в сортире.

Довольно, Эрик, сказала я.

Ты абсолютно права. Я приношу извинения за свою нелепую выходку. Что ж, сэр, давайте отпразднуем примирение бокалом французской шипучки.

Как я уже сказал, я продолжу бурбон.

Хорошо, хорошо. Все понимаю. И одобряю.

Ты что? — спросил Джек.

Одобряю. Я имею в виду, бурбон. Тем более что бурбон — такой серьезный американский напиток.

Ты что-то имеешь против американского напитка? — спросил Джек. — далыне.

Черт возьми, нет, партнер, — сказал он, теперь подражая Джону Уэйну. — Просто бурбон — это не мое, сынок.

Да, я забыл. Все коммунисты пьют шампанское.

Эрик побледнел, как будто ему влепили пощечину. Мне захотелось провалиться сквозь землю. После минутного замешательства Эрик пришел в себя и заговорил голосом Скарлетт О'Хары:

Дорогая, кто-то слишком вольно рассуждает о моем колоритном прошлом. Тебе так не кажется, сестренка?

Джек, пошли, — решительно сказала я.

А как же шампанское? — спросил Эрик.

Засунь его куда подальше, — сказал Джек.

Как же мне нравится этот поэтический говор бруклинцев!

Я говорю как американец, хотя, я уверен, американский говор кажется тебе слишком патриотичным.

Это вряд ли. В конце концов, разве не Сэм Джонсон сказав что патриотизм — это последнее убежище негодяя?

Да пошел ты… — прошипел Джек и плеснул остатки своего бурбона в лицо Эрика. Потом резко поднялся и вышел из бара.

Эрик остался за столом, по его щекам струился бурбон с содовой. Казалось, он был ошеломлен таким обрядом крещения.