И солнце взойдет. Он - Варвара Оськина
– Так вот, значит, в чем дело, – тем временем едва слышно протянул Роше. – Та причина, по которой ты не сбежала. В нём? Что ты творишь, Рене?
– Я хочу стать врачом, дедушка, – проговорила она вдруг ту фразу, что упала в тишине их женевской квартиры где-то чуть больше десяти лет назад. И Максимильен её вспомнил. Не было сомнений, что прямо сейчас он точно так же прикрыл глаза и немного болезненно улыбнулся. – Не знаю, получится ли. Да, я не чувствую в себе тех талантов, которыми обладают родители и ты сам, но хочу исправить ошибки.
– То была не твоя вина! У тебя синдром выжившего, Рене. Твои эмоции ненастоящие.
– Даже если так, разве плохо, имея такой порыв, спасать жизни? – Она натянуто улыбнулась. – Идеальный врач, не находишь? Безупречная мотивация, железная самодисциплина, исключительное самопожертвование и никакого эгоизма.
– Рене… – Кажется, Максимильен был на грани отчаяния.
– Можешь не волноваться за меня. Я хожу на свое кладбище уже много лет, но только теперь поняла, что это за место. Вчерашний разговор для меня ничего не изменил, стало лишь чуть меньше вопросов.
И снова эти дурацкие паузы. Наконец, Роше откашлялся и негромко произнёс:
– Я подумывал навестить тебя на Рождество. Мы давно не виделись…
– Не стоит, – пожалуй, излишне торопливо отозвалась Рене, а потом постаралась сгладить очевидную грубость. – Я буду сутками на дежурствах, а в остальное время мало отличаться от вялого овоща. Ты ведь сам понимаешь…
– Понимаю, – тихо откликнулся Максимильен, а она зажмурилась.
Рене тоже скучала. Отчаянно и сильно. Потому что ни один, даже самый длинный телефонный разговор не мог насытить тоскующую без привязанности душу. Может быть, именно поэтому та вцепилась в первое же подвернувшееся существо? Вопрос был риторическим.
Самым сложным в первый день после катастрофы оказалось посмотреть в глаза доктора Фюрста. Даже операционная пугала Рене меньше, чем его грустный взгляд, хотя, как назло (или то были очередные воспитательные меры доктора Ланга), они должны были стоять за тем самым столом, что и вчера. Вокруг знакомо пищали рабочие мониторы, велись тихие разговоры, гудела аппаратура. Единственным незначительным отличием, которое отделяло день вчерашний от нового, была чистота, – ничто не напоминало о крови, которая вчера покрывала весь пол операционной. Во всём остальном жизнь текла, как и прежде. Рене давали возможность прийти в себя. Среди знакомых вещей доктор Ланг создавал ей новые воспоминания, которые, точно лестница, помогали выбраться из ямы.
Что же, он был, как всегда, прав. Это действительно следовало заработать, заоперировать и зашить. А дальше? Дальше поможет лишь время.
Налево, направо, прямо – Ты в Лабиринте. Тук-тук, впусти меня. Позволь мне стать твоим секретом… 53
– нашёптывал за дверями помывочной Деро. Рене обернулась, встретилась взглядом с доктором Фюрстом и поспешно отвела взгляд.
Ей было отчаянно стыдно. Она чувствовала, как горят под шапочкой уши, как пылают под маской алые щёки, как бесконечно зудит старый шрам. Прошмыгнув последней в операционную, Рене торопливо надела халат и перчатки, а затем встала перед наставником. Тот удостоил её поверхностным взглядом, но по телу вдруг пробежали мурашки. Головы коснулась невидимая ладонь, и стало чуть легче. Рене словно благословляли, однако затем послышались команды доктора Фюрста, и от собственной трусости вновь сделалось мерзко. Из бокса она выбежала едва ли не первой и спряталась в кабинете доктора Ланга. Сама. Рене просто пришла и осталась, а Энтони не возражал.
Таким странным способом она избегала встреч со встревоженным Фюрстом и, пожалуй, стала абсолютной чемпионкой по пряткам на просторах огромной больницы. Энтони не вмешивался, справедливо рассудив, что нянчиться со взрослой девчонкой не входит в его список обязанностей. Рене не сочла нужным его в этом разубеждать. Она знала, что всё решит сама. Позже. Когда будет готова. Пока же внутри неё полным ходом шёл процесс осознания новой жизни.
Так, например, первое, что поняла Рене, – быть влюбленной в Энтони Ланга то ещё испытание. В этом человеке нельзя было любоваться ни красивыми глазами, ни хорошими манерами, ни добротой, ни отзывчивостью. Бога ради, даже свою гениальность он умел преподнести с таким пренебрежением к окружающим, что порой становилось стыдно перед совершенно незнакомыми людьми. Однако и перестать восхищаться этим человеком Рене не могла. Было в нём что-то такое, отчего в груди тянуло так нежно всякий раз, стоило увидеть его за работой или перед студентами, или в окружении документов, которых всегда почему-то скапливалось слишком много для стандартного двенадцатичасового дня. И казалось бы, стоило оставить Ланга в покое, ведь всем понятно – надеяться глупо, но её неумолимо влекло всегда быть где-то поблизости, хотя это едва не граничило с откровенной навязчивостью. Однако Тони, похоже, не возражал. По крайней мере, в своём кабинете он теперь проводил куда больше времени, чем когда бы то ни было прежде. Возможно, в том оказались виноваты надвигавшиеся слушания, а может, ему просто нравилось быть в чьей-то компании. Рене точно не знала, но с энтузиазмом, который бьёт через край у каждой хоть раз по уши влюблённой девушки, попыталась окружить предмет своего внимания осторожной заботой.
Она неизменно варила проклятый кофе, сортировала кипы бумаг и несколько раз попыталась подсунуть нормальный обед, который, правда, остался умышленно незамеченным. Скучающий Энтони просто ставил на него упаковку китайской лапши, а потом и вовсе о нём забывал. Рене не обижалась, но… Ладно. Было, конечно, немного досадно.
Рене понимала, что ведёт себя, как дурная девчонка, но Энтони делал вид, будто ничего не случилось. А может, и правда не замечал. Только в один из дней на рабочем столе появился рецепт на снотворные. Бросив настороженный взгляд на хмурого Ланга, который стягивал мокрую от дождя куртку, Рене отвернулась и на секунду прикрыла больные глаза. Похоже, её кошмары довели даже Энтони. Но, скорее всего, ему просто требовался функционирующий ассистент, а не падавшее от нервной усталости тело.
На самом деле, Рене до истерики боялась, что он всё поймет. Прочитает в глазах, почувствует интуицией после очередного акта полоумной заботы, как чуть позже со смехом их окрестит ехидная Роузи, и наконец-то задаст дурацкий в своей прямоте вопрос – какого, собственно, чёрта?! Но Рене сама не смогла бы ответить. И всё же упорно старалась сделать жизнь Энтони если не проще,
