Разрушенные - Кристи Бромберг
Мне не нравится этот разговор. Единственная моя мысль — избежать его.
— Кажется, ты говорил мне, что вместо перечисления букв алфавита мне нужно трахнуть кого-то, — говорю я, пытаясь добавить немного юмора к этому серьезному разговору, и черту меня дери, если я могу отследить, как мы дошли от Гувер-Томлин до Бэкса, сующего свой чертов нос туда, куда не следует.
Он смеется — у него достаточно крепкие яйца, чтобы издеваться надо мной — прежде чем подойти ко мне, покачивая головой.
— Ты что, не понимаешь? К черту «А» или «Б», у тебя наверху весь чертов алфавит, и он сейчас спит в твоей гребаной кровати, но единственная буква, которая может все испортить — это «Y»! — кричит он на меня (Прим. переводчика: имеется в виду буква «Y», в сокращенном варианте часто обозначающая местоимение «You» — «Ты»).
Какого хрена? Он на ее стороне? Клянусь Богом, Рай наложила на него свою гребаную магию киски-вуду, а с ним такого никогда раньше не было. Поговорим о супер силе и прочем дерьме.
— Бэкс? Как я могу все испортить? Она здесь, не так ли? Я хочу, чтобы она была здесь, я привез ее сюда, так какого черта ты еще от меня хочешь? И каким боком Гувер касается этой херни?
— Господи Иисусе! — восклицает он, вышагивая передо мной и делая большой глоток пива. — Она пока здесь! Она здесь до тех пор, пока ты не начнешь слишком заморачиваться по поводу того, что теперь, когда она может иметь детей, ей, возможно, просто больше не захочется быть с тобой, потому что сам ты детей иметь не хочешь. До тех пор, пока ты не начнешь отталкивать ее и пытаться причинить боль, чтобы она приняла решение за тебя, чтобы тебе не пришлось делать это самому. Но все меняется, Колтон! Посмотри на Рокси «Гувер» Томлин. Она никогда не хотела детей из-за того дерьма, что случилось с ней в детстве, а теперь дети для нее — весь чертов мир!
— Пошел. Ты. — Лед в моем голосе соперничает с холодом гребаных полярных ледников.
— Нет, пошел ты, Колтон! Ты сидел в той проклятой больничной палате, когда она нуждалась в тебе больше всего… но взбивание подушек не исправит дерьмо, которое терзает ее изнутри. Или тебя. Я сидел и смотрел, как ты, твою мать, отдаляешься от нее.
— Предупреждаю тебя, Бэкс! — говорю я, вставая, сжимая кулаки, ярость бежит по моим венам. Его слова слишком близки к истине. Я всегда говорил, чего никогда не хотел — никогда не потерплю — но теперь вдруг не могу выкинуть это из головы. Мысль о жизни, о которой я даже не думал, что может быть для меня осуществимой. Но как это вообще возможно? Сломанная карусель в моей голове продолжает кружиться, но все, о чем я могу думать, это заткнуть Бэкса, потому что он прав насчет того, что я отстраняюсь. О том, что меня не было рядом, когда она больше всего во мне нуждалась. И, черт возьми, у меня в желудке твориться полная хрень.
— Правда ранит, да, чувак? Хочешь ударить меня? Не хочешь взглянуть в лицо той правде, что я говорю?
Стискиваю зубы, бросаю бутылку в мусорную корзину и смотрю, как она разлетается на миллион гребаных осколков. И вновь это происходит со мной — разбитое стекло, сломленный разум, и все вокруг в дерьме. Он толкает меня сзади в плечо, подначивая, и я заглатываю наживку так быстро, что даже не успеваю подумать. Резко оборачиваюсь, рука отведена назад, кулаки сжаты, и гребаный товарный поезд гнева разрывает меня на части.
А Бэкс просто стоит, не сводя с меня глаз, вздернув подбородок в позе «Давай, твою мать, посмей меня ударить».
— В чем дело, сорвиголова? Не такой уж ты и крутой, да?
Мое тело гудит, вибрируя от каждой чертовой капли эмоций, которые я сдерживал на прошлой неделе, но все, что я могу сделать, это смотреть на него, отчаянно желая изгнать гребаное чувство вины, пожирающее каждую чертову частицу меня.
Вины, что все это случилось из-за меня: не принять ответственность, как подобает настоящему мужчине, оставить их с Зандером одних, не добраться до Дома достаточно быстро, не добраться до ванной достаточно быстро. Чувство вины цепляется за столько гребаных вещей внутри меня — яд и надежду — что единственное, что мне хочется сделать, это выпить еще одно чертово пиво, онеметь и оттолкнуть от себя все.
— Хочешь подраться? Как насчет приберечь силенки? Направить их на решение действительно, твою мать, стоящих вопросов? Потому что она, — говорит он, указывая на окно спальни и понижая голос до звенящих в нем нотках стали, — она стоит борьбы, чувак. Стоит того, чтобы тебя съедал любой чертов страх. Каждый кусочек Колтона — от А до гребаного Я. — Он приближается и тычет пальцем мне в грудь. — Время разобраться со своим прошлым, потому что Райли… — он снова показывает на комнату, потом опять на меня. — Она твое чертово будущее. Время бороться или бежать, чувак. Будем надеяться, что ты тот, за кого я всегда тебя принимал.
Я весь напрягаюсь от его слов, и я так чертовски зол на себя, что не сразу говорю ему, что он несет полную чушь. Я так чертовски зол, что на мгновение — только на мгновение — меня поглощает страх, и я думаю о бегстве.
Думаю о бегстве, когда она не делала ничего, кроме как доказывала, что она боец — чертовски великолепный, непокорный задира, когда дело доходит до того, что она считает своим — в то время как я, вашу мать, колеблюсь. Стискиваю челюсти так чертовски сильно, что, клянусь, коренные зубы сейчас сломаются, поворачиваюсь к Бэккету спиной, подхожу к перилам и ругаюсь в темноту, соперничающую с чернотой, которую я сейчас чувствую в своей душе.
Я ее не заслуживаю. Грешник и святая. Предупреждение мне от ее гребаного клетчатого флага. И как бы я это не понимал — как бы из-за этого не болело в груди при каждым вздохе, она — единственное, кого я вижу. Единственная, кого я хочу. Моя гребаная Райли.
— Язык проглотил, Колт? — насмехается он у меня за спиной. — Ты что, такой гребаный тупица, что собираешься уйти, потому что она забеременела? Из-за того дерьма, что произ…
И я сыт по горло.
Самообладание рушится.
Бензин подлит в мой гребаный огонь.
— Ты понятия не имеешь, что
