Наталия Терентьева - Там, где трава зеленее
Я двадцать раз думала, что этого говорить не надо, и сказала от растерянности.
Я была уверена — он сам заговорит хотя бы о работе, а он молчал. Я понадеялась, что вкупе с моей новой одеждой и профессиональным макияжем это не прозвучало «Мне нечем кормить дочку». Ведь может быть и так: «Мне нужны деньги… на ремонт «тойоты»… на новую шубу… для поездки на Канарские острова…» Боюсь нищеты и одиночества… Боюсь показаться нищей и одинокой…
— Сколько?
— Нет. Не то. Мне нужна работа. Но… я… дело в том, что я… поэтому я и… — Вот тут надо было сказать то, самое главное, что… Но язык не поворачивался.
И в это время зазвонил мой мобильный телефон. Он теперь звонил так редко, что я перестала автоматически отключать его или убирать звук, когда куда-то ходила. Я взглянула на дисплей. Номер был незнакомый. Я вопросительно взглянула на собеседника, он кивнул.
— Да?
— Елена Витальевна?
— Да.
— Ой. — Человек в трубке громко и с облегчением вздохнул. — Значит, вы живы?
— Что?
— Меня зовут Антон Быстров. Я продюсер кинокомпании «Антон и они». Никак не можем вас найти. Просто нам сказали, что вы… простите, умерли…
— Умерла? Кто сказал?
— Вы же нам оставили только домашний телефон. Дома у вас сказали… Но мы решили проверить, с трудом нашли ваш мобильный номер… Посылаем вам сообщения по электронной почте уже пятый раз…
Это, значит, я автоматически набрала свой старый телефон, посылая им свои координаты…
— Да, правда, я не заглядывала в почту. Нет, все в порядке, просто у меня сейчас дома… такие люди живут… временно… Они пошутили.
— Ну хорошо, слава богу. Мы хотели предложить вам контракт на ваш сценарий. Мы будем его запускать. И хотелось бы не откладывать. Если вы уже, конечно, в другом месте не запустились… Так как?
— Да, хорошо, конечно. А… Вы простите меня… Вы говорите — сразу? А сколько денег вы могли бы мне заплатить?
— Елена Витальевна… А вот вы с нами поторгуйтесь… Мы будем давать поменьше, а вы требуйте побольше. — Он засмеялся. — И вы нас разорите, но мы как-нибудь наскребем. Начнем торговаться с тысячи за серию, а там посмотрим. Так пойдет?
— Да. Да, конечно. Запишите, пожалуйста, телефон, где я сейчас живу. Или… — Я взглянула на своего молчащего все время собеседника. — Я попозже перезвоню.
— Но сегодня? — спросил Антон.
— Да.
Я отключила мобильный, убрала его в сумку и встала.
— Я приношу извинения. Я поторопилась. У меня все сложилось по-другому.
— Я могу знать — как?
— Зачем? — Я пожала плечами и протянула ему руку. — Спасибо.
— И никаких объяснений? — Он пожал мою руку и отпустил.
— Наверно, нет. До свидания.
Он встал, чтобы проводить меня до двери.
— До свидания, Лена.
Я обернулась. Он смотрел на меня. Как? А никак. Просто смотрел. Без улыбки, без сожаления, без восторга, без удивления. Равнодушно и, быть может, задумчиво.
— Могу лишь извиниться, если надо, — услышала я свой голос.
— Не надо. — Он чуть улыбнулся и опять сделал неопределенный жест, который при желании можно было принять за что угодно: он отдал мне честь, прогнал муху ото лба, махнул: «С богом!» или «Да иди же ты, наконец!».
Как приятна неопределенность, когда нечего больше сказать!..
Когда дверь за мной закрылась, я быстро прошла мимо секретарши, сосредоточенно молотившей по клавиатуре бирюзовыми квадратными ноготками, вышла в коридор и на секунду остановилась.
Мое сердце так билось, что мне потребовалось некоторое время просто постоять и ровно подышать. И в это время, именно в это время изнутри меня толкнули. Мой малыш первый раз шевельнулся. Мой мальчик или моя девочка… Так же, как было, когда я ждала Варю, я решила не узнавать пол — чтобы был сюрприз и чтобы не настраиваться на мальчика, если внутри меня растет девочка, и наоборот. Сама я просто не знала, кто там, и все.
Почему так колотится сердце? От встречи ли, от неожиданного звонка, решившего, вероятно, судьбу моего сценария, — хотя радоваться еще рано, ведь с книжкой я тоже радовалась, когда ехала читать разносный отзыв читательницы из Перми… Надо подписать договор, получить деньги. А потом уже торжествовать. Но сердце продолжало стучать гулко и часто. Наверно, слишком много впечатлений за один день.
Выйдя на улицу, я на секунду остановилась, чтобы понять, в какую же сторону лучше пойти. До любого метро отсюда достаточно далеко пешком, но я решила не брать такси и не стоять в длинной веренице машин, медленно движущихся по бульвару, а пройти улочками к «Баррикадной», чтобы не надышаться выхлопными газами.
Я пошла неторопливо, пытаясь разобраться в себе. Что-то меня раздражает, или что-то печалит, или… И вовсе не то, что предложение Антона Быстрова может оказаться очередной насмешкой судьбы…
С тех пор как родилась Варя, я сознательно пытаюсь сохранять свое нервное и психическое состояние в пределах нормы. Для меня это значит не плакать по утрам, не ходить по улицам с постным лицом, играя с дочкой, не думать о своем, недетском, и вполне радоваться жизни, несмотря на то что она предлагает вовсе не то и не столько, сколько бы я хотела…
Чтобы не давать воли своим негативным эмоциям и не попадать время от времени в психический аут, я, лично для себя, открыла очень простой, но действенный закон. Нельзя загонять внутрь свои переживания, сомнения, расстройства, надеясь, что они рассосутся сами. Нельзя врать себе. Кому-то — можно. А себе нельзя. Мне приятнее сказать соседке, да и подчас Нельке, что у меня все не так уж плохо. Не материализовывать свою тоску, не подключать к ней других людей, не дать ей зажить собственной жизнью еще и вовне меня…
Но вот внутри самой себя я пытаюсь четко определить — а что есть причина моего сегодняшнего дурного настроения. Что-то в этом роде мне пытался не так давно говорить один человек… в чужом заснеженном саду… Загнанные внутрь и неопознанные дурные или печальные мысли, как выяснилось, никуда не уходят. Они превращаются в уродов, монстров, тихо сидящих внутри и вылезающих в самый неподходящий момент. Терпела, терпела, копила, копила — и вдруг взорвалась! И хорошо, если от взрыва погибли враги, а не ты сама или не беспомощный малыш, живущий с тобой и полностью зависимый от того, насколько удачно ты справляешься с каждодневной пыткой под названием жизнь. Ты пытаешь, тебя пытают, кто-то вырывается — уходит туда, где уже ничего не больно, а кто-то свыкается и даже находит в этом удовольствие…
Я дошла до Патриарших прудов и решила чуть передохнуть. Я поискала глазами свободную лавочку. Что-то, видимо, я себе внутри намечтала, а что — признаваться не хочу. Что-то на встрече в пятнадцать сорок пять произошло не так, совсем не так, как я хотела, и я теперь мечусь, ругаюсь и кляну Создателя (не себя). Ведь это Он, создавая нас, заботился прежде всего о том, чтобы мы размножались, несмотря на потопы, похолодания, засуху и землетрясения. А что мы при этом неостановимом, безумном размножении чувствуем, как убиваем друг друга, как мучаемся — это пришлось корректировать позже, это, видимо, не удалось заложить в генетическую программу, в мозг или в какой-нибудь физический орган.
