Мои - Мария Зайцева
Поздно для всех, для тебя и меня,
Поздно, но это не значит, что плохо.
Это не значит, что надо отнять
В легких весь воздух, до крайнего вздоха.
Нет, там не воздух, там медленный яд,
Он убивает, даря наслажденье.
Он воскрешает, все ночи подряд
им лишь дышу, наплевав на спасенье.
Мне наплевать, если будет не наш
вечер, и город, и небо… Серьезно:
Ты мне позволишь? Ты мне отдашь?
Мне это нужно, лишь ты — весь мой воздух…
3.10.24. М.Зайцева
Глава 8
Самое странное для мужика моего возраста: осознавать, что вот так дико, нелогично и бешено хочешь одну, конкретную женщину. У меня такой хрени никогда не было, даже в дурной и безбашенной молодости, когда мертво перло от любой юбки, не важно, какого возраста и веса эта юбка.
После тюрьмы тоже так башню не рвало, хотя оттягивался я от души, конечно. И в плане наказания тех, кто меня за решетку упрятал (дебилы, думали, что обойдется, даже из города не сразу свалили. Вот где инстинкт самосохранения у людей?), и в плане постельных развлечений.
Именно в те, на редкость тупые и кровавые, но веселые годы я и умудрился сделать сына одной из своих многочисленных проходных баб.
Причем, выбрал самую бедовую и недалекую, потому что она, узнав о залете, вместо того, чтоб идти ко мне за баблом на ребенка, зачем-то спешно свалила с глаз долой. Родила Ваньку, растила его, как могла, в каких-то лютых клоповниках, с миллионом левых мужиков, каждого из которых велела звать папочкой… Да еще и всякую хрень ему в уши пела о том, что папашка его, урод, ее изнасиловал. Я едва ведь сдержался, чтоб не кончить эту овцу, когда весь бред ситуации дошел в полном объеме. Устроила веселое детство моему сыну, дрянь безмозглая!
До сих пор, при одной только мысли, что, если б не Аня, я про сына так и не узнал бы, кулаки сжимаются, а сердце наполняется самой черной, самой жуткой злобой, которая, будь направлена на моих врагов, давно бы уже всех в пыль разметала.
Но с бабами я никогда не воевал, какими бы тварями они не были.
Потому и Тамара живет себе сейчас вполне сыто и даже счастливо. Правда, за ней серьезно смотрят, чтоб не бухала, не таскала лишних мужиков и, раз в неделю, когда ей позволяется видеться с Ванькой, была в нормальном состоянии и не расстраивала моего сына.
Почему она такое говорила ему про меня, почему вообще себя так повела, до сих пор загадка.
Та самая, которую я отгадывать не желаю.
Потому что женские мозги — это лабиринт. И все выходы в нем — тупиковые.
Я смотрю на Аню, расслабленно устроившую голову у меня на плече, поглаживаю бритый затылок, кайфуя от сладко-колкого ощущения коротких волосков под пальцами.
Она очень трогательная, моя дикая, неуступчивая женщина.
Тонкая шея, когда-то заворожившая меня своей изящностью и белизной, кожа, отзывчиво покрывающаяся мурашками от каждого моего прикосновения, нежное ушко с кучей сережек самого разного фасона. Мне нравится их трогать, перебирать пальцами, словно четки, успокаиваясь и примиряясь с этим гребаным миром. Потому что в нем есть она.
Касаться линии татуировки под ушком…
Ловить запах от волос, настолько притягательный, что невозможно перестать вдыхать его. Я осторожно, чтоб не спугнуть, втягиваю теплый аромат, погружаясь в такую редкую для нас обоих сладость: спокойствия и тишины, блаженной сытости после яростной близости.
Мне уже не хочется что-то говорить, что-то предъявлять ей. Даже спрашивать ничего не хочу, настолько ценны эти мгновения.
После секса в Ане словно просыпается та нежная, ранимая и беззащитная девушка, которая все время живет внутри, прячась под маской холодной, рассудительной и жесткой женщины.
Та, что была со мной в нашу первую, спонтанную, бешеную ночь.
8.10
Я хотел ее, чего скрывать. С собой я всегда был более, чем честен.
Захотел еще там, в моем доме, когда в кресле увидел спящей.
Укрепился в своем желании, когда разговаривал с ней тем же вечером на кухне, смотрел, как яростно она защищает эту тварь, заставившую моего сына жить в наркоманском клоповнике.
Она что-то говорила, злобно сверкая глазами, а я… А я изучал ее и лениво прикидывал в голове, что было бы, если б я сейчас просто подошел и толкнул ее к дивану в гостиной зоне.
Как бы она себя повела, такая смелая со мной, резкая.
Я давно не встречал женщин, раскрывающих рот в моем присутствии не для того, чтоб ублажить.
Отвык.
И в тот момент, рассматривая ее напряженное лицо, цепляя взглядом лихорадочно и чуть испуганно блестящие глаза, ловил редкий кайф от происходящего.
Аня что-то говорила, убеждала меня, не понимая, что все давно решено. И по Ваньке.
И по ней, собственно, тоже.
Осталось просто решить: сразу или чуть подождать?
Хотелось сразу, очень уж она распалилась, покраснела, и я представлял себе, как она будет краснеть в сексе. Как будет стонать. Двигаться. По всему выходило, что это должно было быть что-то интересное.
И в то же время инстинкты вопили подождать. Поприглядываться еще чуть-чуть.
Что-то было неправильно в ней, что-то не так.
Опасность, которую я чуял даже не мозгом, а нутряными, глубинными инстинктами уличного кота, привыкшего доверять не глазам своим даже, а малейшему дуновению интуиции, фонила в комнате. Вопросы, на которые я не мог получить ответы, напрягали.
Та информация, которую она принесла на флешке, из-за которой, по ее словам, преследовали моего сына, была спорной. Странной. И подтвердить ее было сложно.
Мои будущие партнеры, парни из администрации, мирно выпивающие на этих фотках с ближайшими соратниками Шишка, давнего и самого беспредельного из конкурентов… Это было что-то за гранью.
И очень-очень сильно отдавало подставой.
Снимки проверить на подлинность было нетрудно, учитывая технологии, и Серый уже этим занимался, но это тоже дело не пары часов.
Документы, также валявшиеся на флешке, говорили о том, что мой план по работе с заводом известен не только заинтересованным лицам, но еще и парочке других… Тоже теперь заинтересованных.
И время шло даже не на дни, а на часы.
И вот в таком цейтноте еще и думать о том, как бы опрокинуть на спину потенциальную шпионку… Не особо умный ход.
Но я в тот момент не мог полностью переключиться на дело.
Почему-то не мог.
Потом,
