Мои - Мария Зайцева
Информация, что Аня поехала в отель на встречу с чиновником, буквально позавчера прибывшим в город для проверки именно той больницы, где моя женщина работает старшей медсестрой детского отделения, прилетела прямо во время деловых переговоров с новыми партнерами. Они мне не нравились, эти партнеры, слишком уж уши нового губера торчали из-за их спин, но реалии сейчас таковы, что нужно договариваться, а не воевать.
Про чиновника я знал, естественно, я всех новых людей, крутящихся рядом с моими близкими, пристально изучаю.
Аня уже привыкла к постоянному контролю, к тому, что в фойе больницы сидят мои люди, что за садом Аленки, школой Ваньки приглядывают двадцать четыре на семь.
Поначалу она, конечно, кривилась, но не сопротивлялась никогда, проявляя редкое для женщины здравомыслие.
Вот только запрещала мне лезть в ее работу, в отношения с начальством, недавно, кстати, сменившимся. На место офигенного мужика, реально очень крутого детского хирурга, пришел другой заведующий.
И, естественно, новая метла тут же принялась выметать всех неугодных. В отделении начались чистки, какая-то непонятная и ненужная кадровая возня.
Аню не трогали, дураков и самоубийц на таких должностях не водится, но чуйка у меня работала в этом направлении серьезно.
Слишком морда у этого заведующего была пакостная. Таких мы в детдоме били. Просто так, превентивно, так сказать, профилактически. Чтоб сходу обозначить, в какую сторону не стоит пакостить, если что.
Но тут я не мог ударить… Верней, мог, естественно, но… Ане бы это не понравилось.
Да и повода новый заведующий не давал, на самом деле. А пакостную морду и иногда легкое раздражение Ани, вырывавшееся по его поводу, к делу не пришьешь.
Нет, если б она хотя бы намекнула, что не рада ему, что не хочет его видеть в своей больнице, я бы не церемонился. И заведующий мгновенно сменил бы род деятельности, даже несмотря на то, что был ставленником нового губера и имел лапу в столице.
Я эти толстые лапы очень даже неплохо обрубать умею…
Но Аня ничего не говорила, парни из группы слежения тоже не докладывали… А у меня внезапно нарисовались проблемы в бизнесе, впрочем, когда их не было-то? Постоянно то одно, то другое.
Потому заведующий был пристально изучен и оставлен в покое.
До поры, до времени.
А вот чиновник…
Он шерудил в больнице, проверяя нецелевое расходование госсредств, как раз в прошлом году выделенных отделению, парни докладывали с утра, что Аню в кабинете долго держал…
А потом уехал в гостиницу.
И следом, после короткого разговора с заведующим, в эту же сторону направилась Аня…
Парни за ней шли, особо не скрываясь, но Аня как-то умудрилась от них свалить по дороге, будь проклят тот день, когда я ей машину купил!
Ездила бы на моей, с водителем, и все было бы нормально!
Но она так полюбила сама водить, лихачила на дороге немного, в меру, проявляясь в этой агрессивной манере полностью, что я не стал ограничивать…
И зря! Зря!
Догнали ее парни уже у входа в отель, успели сделать пару фото на всякий случай, а потом… А вот потом как раз Жека и расскажет…
Но после.
Все после.
А сейчас мне надо хоть немного снять стресс дикого, бешеного напряжения, которое я пережил только что, на мгновение всего допустив, что моя женщина может вот так, в отель, после разговора с начальством… Слишком хорошо я знаю, каким именно способом любят смягчать проверяющих чиновников на периферии!
Вопросы, вполне логичные, почему именно Аня, где мозги у ее руководства, и в какое место он потом планировал свалить, после всего случившегося, если оно реально было бы так, в голове вертелись, но не оставались, выжигаемые диким, никак не контролируемым яростным огнем ревности. Сумасшедшей, бешеной, безумной.
Я и не думал, что могу так.
Я вообще не думал, что способен такие эмоции испытывать, такую жгучую, полностью сносящую крышу потребность в ком-то.
И вот теперь, на отходняке, понимая, что делаю все неправильно, просто не могу тормознуть.
А Аня…
Она в какой-то момент поддается.
Тоже пройдя по тонкой грани, по струне нашего общего безумия.
Еще чуть-чуть, крошечный перекос — и было бы больно. Нам обоим.
Но перекоса не происходит.
Происходит полное погружение в безумие.
Она стонет, моя женщина, совершенно моя сейчас и всегда, так жалобно, что кажется, будто упрашивает, молит остановиться.
Но стоит мне притормозить, как короткие, острые ногти впиваются в затылок до крови, причиняя сладкую, возбуждающую боль.
Не останавливайся, дурак!
Только не сейчас!
Она не говорит этого, она это кричит мне, всем своим существом, сейчас яростным, плохо контролирующим себя.
Она — сгусток огня в моих руках, обжигает, плавит!
Ее кожа, белая-белая — проклятое искушение, испытание моей выдержки, настолько сильно хочется невменяемо сдавить, оставляя как можно больше следов на ней — свидетельств принадлежности. Я хочу ее всю пометить собой, везде, чтоб издалека каждый видел, чья она, и десятой дорогой обходил!
Но пока что отметины на мне оставляет она.
Несдержанно царапает шею, кусает губы, агрессивно и зло, вымещая на мне свое недовольство ситуацией. И собой. Тем, что она считает слабостью.
Тем, что я считаю любовью.
Мы вцепляемся друг в друга с такой яростью и голодом, словно не виделись сто лет, словно не были вместе буквально несколько дней назад, когда она с Аленкой приезжала ко мне на выходные и вечером молча открыла передо мной дверь своей комнаты…
Трещит одежда, распаленное дыхание наполняет комнату, диван, кожаный, холодный, неудобен, но плевать, на все плевать!
Я падаю на него, тяну ее на себя и замираю на мгновение, жадно всматриваясь в поплывший от возбуждения и злости взгляд. Смотрю в ее бледное лицо, отслеживая каждую, самую маленькую, эмоцию. И тону в безумии, моем, отзеркаленном ею.
Мы оба — больные, сумасшедшие.
И не я это придумал.
Но я это продолжаю и поддерживаю.
Просто потому, что лишь так можно хоть немного почувствовать себя полноценным.
Живым по полной программе.
Я не знаю, за что мне это все.
Я не знаю, как я жил бы, если б не познал это все.
Я люблю ее, эту бешеную, противоречивую, невероятно упрямую женщину. И мирюсь со всем, что она мне предлагает.
Не могу по-другому.
Она не позволяет.
***
Ты мне позволишь, ты мне отдашь?
Все, что хочу, что мне надо, как воздух?
Это лишь сон самый яростный наш,
Наш на двоих, пусть
