Между прочим (СИ) - Столыпин Валерий Олегович

Именно их не хватило. Я задохнулся.

— Дисквалифицирован, Гарик! Прекрати, на нас смотрят.

— Тебе приятно?

— Тешишь мужское эго, развратник! Не скрою, ты меня всегда возбуждал, а теперь, после продолжительного тайм-аута, просто сатанею от близости. Зачем мы пошли в кафе? Нужно было начать с главного, а заново знакомиться потом, когда сбросим напряжение. Ладно, в следующий раз так и сделаем. Расплачивайся, поехали к тебе.

— В следующий раз?

— Неудачная фигура речи. Мы же не собираемся расставаться ещё раз, так ведь?

Такси как назло не было. Погода промозглая, ветреная. Мы обнялись, чтобы согреться.

На этот раз меня затрясло основательно.

Таких вкусных губ я не пробовал… с того памятного дня, когда Алина сказала, что всерьёз влюбилась в другого, что пора расставаться.

Почему я про это вспомнил?

Ах, да! В самый сладкий момент раздался звонок на её телефоне.

— Не отвечай, — просил я, но Алина не послушала.

— Что-что… когда, говоришь… уже приехал? Но, ты же говорил… неужели нельзя было предупредить! Ладно, поняла. Не кричи… уже еду, любимый. Вина купи… Мартини. Целую!

— Извини, Гарик, не срослось, — смотрела моя девушка глазами наивной очарованной школьницы, — прости, я же не знала, я думала, что он ушёл… насовсем. А оно вон как вышло. Не огорчайся. Хочешь, я тебе денег на такси дам?

— Опять расстаться друзьями, про запас, на всякий случай, когда одиноко, а новых впечатлений не предвидится? Бред! Хочу не видеть тебя никогда больше, чтобы забыть навсегда, стереть из памяти, как ошибку в черновике. Интересно — это который экземпляр по счёту? Ладно, о чём это я, живи счастливо!

Мне было больно, так больно, что ноги отказывались совершать привычные движения. Сколько времени я просидел без движения на остановке — неважно. Из небытия выдернул звонок.

Я, не глядя, нажал отбой: не было желания с кем-либо взаимодействовать. Хотелось раствориться без остатка в пространстве и времени, стать подобием гомеопатического средства, которое необходимо принимать каждому безнадёжно влюблённому в качестве успокоительного. Не поможет и ладно.

Звонок повторился, потом ещё раз.

Какого чёрта, не до вас! Жизнь кувырком, как та луна из названия кафе.

— Игорь, извини, наверно слишком поздно для звонка, это Дина.

— Дина, та самая пионерка, что спасла меня из когтей кровожадных копов? Как я рад тебя слышать, особенно сейчас. Я совершенно свободен. Ты сказала про свидание, не ослышался?

— Мне так одиноко, так хочется с тобой поговорить. И вовсе я не школьница. Если хочешь знать — мне двадцать три года… и ты мне понравился. Очень. Где ты сейчас?

— Улица Островского, а ты?

— Я на Семашко, двадцать третий дом, третий подъезд, седьмой этаж. С лифтом. Мама в санатории, папа на сутках. Приезжай. Мне так много нужно тебе сказать. Могу чего-нибудь вкусненькое приготовить.

— Считаешь, это нормально — приглашать в гости на ночь глядя незнакомого мужчину?

— Папа одобрил твою кандидатуру, если ты об этом. У него интуиция и опыт. Сказал, что ты надёжный.

— Тогда так поступим: одевайся, буду ждать внизу. Подъеду — позвоню.

— Куда пойдём?

— Не всё ли равно, где знакомиться? Одевайся теплее. Как же вовремя ты позвонила.

Не звони — не надо

— Светка, Светулёк, это… в самом деле ты, — ликовал Артём, схватив женщину за руки, — я так рад тебя видеть! Дай разгляжу. Похудела, расцвела. Загар ненашенский, заморский. Карибы, небось, или Греция? Зеленоглазая, сторойная. Надо же! Мне всегда казалось, что у тебя глаза серые. Сколько же лет мы не виделись? Покрутись, а… удивительная, обворожительная… прекрасная! Вот я дурак!

— Только понял? Двенадцать, Тёма, две-над-цать лет минуло. Ты изменился. Повзрослел что ли. В плечах раздался. Морщины у глаз. Рубашка белоснежная… похвальная ухоженность, уверенность во взгляде, дивный мужской аромат. Мужчина с перчиком. А руки убери… и не смотри на меня так, будто раздеваешь, словно ты питон, а я бандерлог, мечтающий стать твоим ужином. Я женщина пылкая, но скромная. Замужем, между прочим. Двух сыновей воспитываю.

— Кокетничаешь. Хвалишься или дразнишь? Могу тем же ответить. У меня молодая жена, две дочурки — Диана и… и Света… между прочим. Квартира, машина, дача. Зачем ты обороняешься,… или нападаешь?

Женщина как-то странно посмотрела на своего визави, насторожилась. Кожа на её груди мгновенно приобрела пятнистый малиновый оттенок, — ты сказал Света, почему?

— А что такого? Да, мне всегда нравилось это светлое имя. Что тебя удивляет? Ладно, расслабься, чего ты на самом деле. Рад, что у тебя всё хорошо. Хорошо ведь… ты счастлива? Дети большие, взрослые?

— Ромке одиннадцать. Тёме… шесть.

— Не забыла, значит. И я… тоже… всё помню. Ты лебёдушку с руки кормила, а её кавалер… приревновал, наверно — цапнул тебя за руку и в воду уронил. Мне тоже от него досталось, пока вытаскивал. Ты стояла на берегу, обтекала… вся такая растерянная, мокрая, злая. На тебе было тонкое платье лимонного цвета, прилипшее к телу. Оно ничего-ничего не скрывало, напротив, выделяло интимные детали. Я заворожено смотрел на твою удивительную грудь…

— Вот, значит, куда ты смотрел! Никогда бы не подумала, на что ты глаз положил. Я думала — влюбился.

— Конечно, влюбился. Одно другому не мешает. Потом я привёл тебя домой. Ты целый час просидела в ванне, тихо ревела. Я слышал. Только потом до меня дошло, что стесняешься выйти, что поняла, почему я тебя так внимательно разглядывал. Тогда я постучался, предложил полотенце, мамин халат. Ты в нём была такая смешная, такая милая.

— Ты тоже выглядел забавно: корчил рожи, хохотал невпопад и болтал, болтал. Мне было неловко, хотелось убежать, но платье и волосы никак не сохли. Тогда ты предложил сушиться феном, а сам… помог… прожёчь утюгом платье.

— Я же не знал, что утюг прилипает. И потом… нашёл выход-то, согласись. В моей рубашке и джинсах ты нравилась ещё больше. А платье моя мама новое сшила.

— Да, Артём, твоя мама замечательная рукодельница, но мне домой пора. Дети, сам понимаешь, хозяйство, муж.

— Светочка, прошу тебя, давай в кафе посидим. Двенадцать лет не виделись. У меня сейчас такое настроение… такое…

— Игривое? Матч-реванш замыслил? Вижу, куда ты уставился, дырку протрёшь. Тебе жены не хватает?

— Причём здесь она, я соскучился. Ты вся такая… вроде прежняя, но совсем другая.

— Волшебная, да? Без тебя знаю, что время не красит. А мужчины до сих пор слюни пускают, от донжуанов отбоя нет. Облизываешься? Не для тебя мама ягодку растила. Чужие мы, Тёма.

— Ну, ты даёшь Светулёк.! Какая же ты мне чужая! Пять лет, тысяча девятьсот семнадцать дней мы были супругами, а сколько дней и ночей просто так целовались. Неужели ты всё забыла?

— Надо же, математик, подсчитал. Может ты меня выслеживал, готовился заранее в силки залучить? Положим, помню кой чего, в том числе некоторые пикантные подробности, но… слушай, а ты не забыл, почему мы с тобой того… развелись-то: почему, зачем?

— А мне почём знать? Ты пришла, злая как фурия, врезала мне по физиономии, сказала, что между нами всё кончено… и ничего не объяснила.

— А ты весь такой белый, пушистый, вообще не причём?

— Сказал, что ты сумасшедшая и всё. До сих пор ни сном, ни духом. Провалиться сквозь землю — не было за мной грехов: ни больших, ни малых. Крылья не отросли, но каяться не в чем.

— Ну и…

— Ты метнула в меня чайник с горячей заваркой.

— Попала?

— Свет… не хочу превращать в допрос приятное романтическое свидание. Я сейчас на такой аппетитной волне. Как тебе объяснить. Вот это, — помнишь, помнишь, мальчик я босой в лодке колыхался над волнами. Девушка с распущенной косо-о-ой…

— Твои кудри трогала губами. Было, не спорю. Не раз было. Двенадцать лет назад мы были единым целым. В прошлой жизни, Тёма. Мне теперь не до любовных репетиций. Я взрослая. И умная.