И солнце взойдет. Он - Варвара Оськина
– Что ты… – начал было Фюрст, но осёкся, когда поймал в ответ полубезумный взгляд.
Принимать решения всегда тяжело, и подчас открыть рот почти невозможно. Челюсти словно слипаются, язык не шевелится, а гортань не сокращается и не может издать простейшего звука. Словесный и эмоциональный тупик, когда всё разом падает в пропасть бессмысленности. Бессмысленно говорить, бессмысленно делать, бессмысленно даже дышать, бессмысленно выяснять, кто ошибся, ругаться или же спорить. Ведь это ничего не исправит, так зачем тогда говорить?
Именно это чувствовала сейчас Рене, пока в палец упирался осколок ребра, а команда из десяти человек ждала хоть каких-нибудь пояснений. Они все ошиблись, но Рене винила только себя.
– Фиксируйте время смерти, – наконец проскрежетала она, а затем медленно перевела взгляд на бледный профиль Рэмтони и почувствовала, как задрожали руки. Ну, здравствуй, личный кошмар.
Когда в операционной один за другим погасли шары бестеневых ламп, Рене устало прикрыла глаза и пошатнулась. Нащупав рукой стену, она опёрлась на прохладный кафель, не задумываясь, что пачкает тот разводами, и медленно двинулась к выходу. Посмотреть наверх, где ждал отчёта наставник, она так и не смогла, потому что… Господи, Рене Роше только что убила человека! Она зажмурилась сильнее, а потом налетела на какую-то стойку.
– Рене, – раздался над ухом голос доктора Фюрста. – С тобой всё в порядке?
Нет. Конечно, нет. Однако вместо ответа она лишь неопределённо мотнула головой и двинулась дальше, но Алан всё равно попытался подхватить под руку. Почувствовав это, Рене испуганно отшатнулась, а затем ввалилась сквозь открытые двери в помывочную, где было ожидаемо людно. И каждый – чёрт возьми! – каждый счёл нужным на неё посмотреть. Рене не знала, была ли в их взглядах усмешка или разочарование, злость или же равнодушие. Она молча стянула перчатки, затем халат и скинула несчастливые перепачканные «вишенки». Интересно, их удача закончилась с тех самых пор? С распростёртого на полу тела и звонка с сухой фразой«mortuus est»?
Ледяной кафель неприятно, но так отрезвляюще холодил ступни, пока Рене шла до двери. Она знала, что прямо сейчас сюда спешил Энтони. Понимала, что должна остаться, выслушать, разобрать до мельчайших подробностей каждый шаг, пересмотреть видео, обсудить, найти выход, дабы подобное никогда больше не повторилось… Но не могла. Не сейчас. В груди вновь поднялась по-детски нелепая обида, что её бросили. Столкнули в пропасть точно желторотого птенца, а она не взлетела. Рене разбилась. В голове было пусто и гулко, словно в сломанном колоколе, по которому в последний раз ударили молотком.
Босые ноги замёрзли мгновенно, стоило пересечь длинный коридор и свернуть в главный корпус. Рене давно стянула перепачканные носки и выкинула их в ближайший мусорный бак. Неправильно, конечно. Но не плевать ли уже? Хотелось спрятаться. Остаться наедине со своими мыслями, чтобы устроить им достойные похороны.
Подходящая комната нашлась быстро, оказавшись залом для небольших конференций. Хрустнув разболтавшейся ручкой – и почему они здесь всегда заедали? – Рене заглянула в тёмное помещение, что оказалось густо заставлено стульями. Там было темно, немного душно, но ковровое покрытие приятно согревало озябшие ступни. Вдалеке на стене виднелся белый экран для проектора и почему-то большой чёрный крест. Рене зашла внутрь, проигнорировала удобные кресла и забилась в уголок, где свернулась клубочком прямо на твёрдом полу. Итак, укрытие найдено. Теперь надо понять, что делать дальше.
Без сомнений, их всех ожидала комиссия, прилюдный разбор с главным врачом и слушанье. Возможно, не одно, а целый каскад допросов, обсуждений и пошагового анализа. Когда пациент умирает в палате – это, разумеется, грустно, но такое бывает. Однако операционный стол считался местом святым и неприкосновенным, где чудеса довлели над природой, здравым смыслом и иногда переигрывали даже физиологию. Любая ошибка там приравнивалась к преступлению, что каралась огромными штрафами, потерей лицензии, а может, и тюремным сроком. Доказать невиновность будет непросто, к тому же, Рене была совсем не уверена, что действительно не виновата.
Из груди вырвался тяжёлый вздох. По-хорошему, надо было вернуться и открыто встретиться с последствиями своих же решений, но Рене продолжала малодушно отсиживаться в темноте, уткнувшись лицом в колени. А потом неожиданно услышалаэто.
Глухой звук фортепиано наполнил комнату парой плывущих аккордов, словно кто-то пробовал инструмент, потом раздался стук, а следом скрип. Рене не знала, почему не заметила инструмент сразу, но в личности беспардонно нарушившего её уединение человека не сомневалась. А он тем временем перебрал пальцами клавиши, ударил несколько раз по одной, особо фальшивой, хмыкнул и принялся наигрывать какую-то мелодию. Та казалась знакомой, даже несмотря на гнусавое звучание расстроенных струн, но Рене никак не могла вспомнить, откуда же её знала. Наконец, не выдержав, она повернулась и уставилась в чёрную спину доктора Ланга, который сидел за стареньким, весьма потрепанным фортепиано. Судя по звуку, инструмент явно доживал свои последние годы в виде подставки для рекламных стендов.
– У меня есть хотя бы малейший шанс побыть в одиночестве? – спросила она, не надеясь на ответ. Реакции, естественно, не последовало, и Рене сильнее стиснула холодные пальцы. – Сэр!
И снова молчание, да знакомый до злости мотив, который Ланг пытался подобрать по памяти.
– Всего лишь несколько минут, и мне…
–Я слышал тайный звук струны,– неожиданно перебил её тихо напевавший голос, и Рене зажмурилась. –Давид ласкал им Бога слух. Но ты не любишь песни эти, верно?
– Пожалуйста… Оставьте меня! – простонала она. Но какое там! Видимо, доктор Ланг решил устроить музыкальный салон.
–А счет идет: четыре, пять. Аккорд в минор, затем в мажор…– Ланг вдруг оглянулся и бросил взгляд, приглашая присоединиться, и Рене сдалась.
–И удивлённо Господь пишет: «Аллилуйя!»52 – зло пробормотала она.
Но Энтони заиграл громче, вынуждая растягивать бесконечные повторы чертовой«Аллилуйя!», и Рене была вынуждена цедить их такт за тактом. На последнем Ланг не выдержал и хохотнул.
– Ты фальшивишь, – хмыкнул он, но Рене ничего не ответила.
Тогда его пальцы снова пустились перебирать клавиши, теперь уже без цели наигрывая известную мелодию, и стало ясно, что Энтони не уйдет. Вздохнув, Рене поднялась со своего насеста, скользнула меж кресел и неловко замерла подле Ланга. Остановившись в своих музицированиях лишь на секунду, он протянул руку и молча пододвинул ещё один стул, чем
