Король - Тиффани Райз
Кингсли почувствовал что-то странное, когда Сорен коснулся его своими винно-красными пальцами. Даже пьяный, даже опустошенный, он чувствовал силу. Власть и груз ответственности.
— У меня все еще нет королевства.
— Будет, — пообещал Сорен. — Однажды будет. Я верю в тебя. А ты?
Кингсли посмотрел на свои руки, на красные пятна в центре ладоней.
— Если ты веришь, то и я верю.
Сорен обхватил лицо Кингсли ладонями и прикоснулся губами к его лбу. Это был не поцелуй, а, скорее, благословение. Быть поцелованным Сореном — значит, быть благословленным. Сорен поднялся на твердых ногах.
— Ты куда? — спросил Кинг.
— В постель.
— Могу я пойти с тобой?
— Да.
— Все будет как в старые добрые времена?
— Да.
Это действительно было похоже на старые времена. Сорен занял кровать и приказал Кингсли лечь на полу. Но лучше одна ночь на полу у Сорена, чем тысяча ночей в другом месте.
— Можно мне хотя бы…
На лицо Кингсли упала подушка.
— Merci, — поблагодарил Кингсли из-под подушки.
— Velkommen.
— Никакого датского, — проворчал Кингсли. — Пока не скажешь, что ты сказал.
— Я сказал «пожалуйста».
— Не сейчас. Тогда, в машине.
— Кажется, ты еще больше пьянеешь, а не трезвеешь. В какой машине?
— В том самом «Роллс-Ройсе», на котором мы ездили к твоей сестре в школу. Ты помнишь?
— Да, думаю, я бы запомнил тот день, когда впервые увидел Клэр.
— Помнишь, что ты сказал мне в машине, когда мы ехали…
— Помню, — сказал Сорен так тихо, что его голос был едва слышен. Но Кингсли услышал.
— Что ты мне сказал?
— Я сказал «Jeg vil være din family. Jeg er din familie».
— Что это значит?
— Это значит, — начал Сорен и устало выдохнул. — Я хочу быть твоей семьей. Я буду твоей семьей.
— Через три недели ты женился на моей сестре.
— Интересно, почему?
— Сорен…
— Это давняя история, — ответил Сорен. — Отпусти.
— Но…
— Засыпай, Кингсли. Пожалуйста.
Если бы Сорен не добавил «пожалуйста» в конце, Кингсли бы не уснул. Но что-то в том, как Сорен сказал «пожалуйста», как другой бы сказал «пощади», заставило Кингсли замолчать. Давняя история. Пусть мертвые хоронят мертвых. Вместо того чтобы копаться в прошлом, Кингсли уснул.
* * *
Когда Кингсли проснулся, было пять утра. У него все болело, все тело. Теперь он вспомнил, почему решил прекратить пить. В следующий раз, когда он решит вырубиться у Сорена, он сделает это на диване, а не на полу.
Он вызвал машину, плеснул себе в лицо водой и вызвал рвоту ради принципа. Какой хороший кутеж и без небольшой чистки в довершение. После спровоцированной рвоты и выпитого галлона воды он чувствовал себя человеком, более или менее.
Кингсли нашел Сорена все еще спящим, лежащим на боку, натянув белую простынь на живот. За свою жизнь Кингсли переспал с тысячью людей, и он еще не встречал никого — мужчину или женщину — кто бы превзошел Сорена в чисто физической красоте. Не в состоянии остановить себя, Кингсли заполз на кровать и прижался лицом к шее Сорена. Он вдохнул и в один миг ощутил запах свежего снега в полуночном воздухе, лед на сосновых ветках, застывший и затаившийся мир.
Сорен ущипнул Кинга за нос.
— Я думал, ты спишь, — сказал Кингсли страдальческим гнусавым голосом.
— Я спал, пока какой-то француз не начал обнюхивать мои волосы. — Сорен отпустил его нос.
— От тебя пахнет снегом.
— У снега нет запаха.
— Словно по всей твоей коже зима.
— Я не доверяю чувственному восприятию человека, который всего пять часов назад думал, что он на лодке.
— Тебе никто никогда не говорил, что ты так пахнешь?
— Элизабет упоминала что-то об этом давным-давно. И кто-то еще. Недавно.
— Кто?
— Элеонор.
Элеонор. Королева-Девственница. Кингсли утешало, что Элеонор чувствует запах зимы на коже Сорена. Каким-то образом это было необыкновенно — Элизабет, Кингсли, Элеонор, трое любили Сорена, трое были или будут его любовниками. Возможно, Сорен был прав насчет этой девушки. Возможно, она была той, о ком они мечтали все эти годы назад. Кингсли опустил голову и поцеловал Сорена в правое плечо. Он целовал Сорена в лопатку, в шею, в затылок, ощущая вкус снега на коже. Кингсли опустился к центру спины Сорена, а пальцы скользили по его ребрам.
— Что ты делаешь, по-твоему? — поинтересовался Сорен.
— Я пытаюсь выяснить, в чем спит священник, — ответил Кингсли, запуская руку под простыню.
Сорен перехватил его руку и крепко, безжалостно, сдавил ее.
— Этот священник спит в постели.
— Ты сломаешь мне запястье, — заметил Кингсли, ничуть не обеспокоенный такой перспективой. Боль от хватки Сорена отрезвила его, прояснила мысли и разбудила.
Сорен усилил хватку, и Кингсли поморщился. Приятно знать, что Сорен не солгал — волк все еще был там. Сорен не стал менее опасным. Просто Кингсли больше не боялся.
— Сломай, — почти приказал Кингсли.
Хватка Сорена стала еще крепче. Но только слегка, а потом он отпустил.
— Ты не должен был останавливаться, — сказал Кингсли. — Ты можешь ломать меня сколько угодно.
— У меня могло бы возникнуть искушение поиграть с тобой, если бы у тебя было хоть какое-то чувство самосохранения.
— Самосохранение — удел слабых. Мне нравилось быть уничтоженным тобой.
— Ты помнишь среднюю школу совсем не так, как я, — ответил Сорен. — В предыдущей школе я убил кое-кого и боялся, что сделаю это снова. А потом появился ты и практически попросил меня убить тебя.
— Я не просил тебя убивать меня, — возразил Кингсли. — Я умолял.
— И ты удивляешься, почему я предпочитаю играть с людьми, у которых есть пределы.
— Ты знаешь, что скучаешь по мне, — сказал Кингсли, проводя рукой по боку Сорена от лопатки до талии. Он почувствовал, как напрягся каждый мускул на его теле, и Кингсли убрал руку.
— Больно? — уточнил Кингсли, смущенный внезапным отвращением Сорена.
— Нет, сделай еще раз.
Кингсли осторожно положил руку на спину Сорена и провел ею по его телу.
— Еще? — спросил Кинг.
— Да.
Кингсли опустился на колени рядом с Сореном и обеими руками массировал его спину от шеи до бедер. Постепенно напряжение спало. У Сорена была прекрасная спина — длинная,
