Женевьева Дорманн - Бал Додо
Склонившись над деревянным прилавком, хозяйка выписывает колонки цифр в счете клиентки, которая укладывает купленное в коробку, а один из маленьких китайцев готов отнести ее к багажнику машины.
Чем длиннее растягивается колонка цифр, тем больше радости у китаянки. Надеясь на большее, каждую запись она сопровождает жадным: «Что еще?»
— Все, мадам Соланж.
Но мадам Соланж знает свое дело, она настаивает, яростно почесывая левой рукой задницу, отчего под ее нейлоновым платьем в цветочек проступает целлюлит.
— Не хотите шампанского? Виски? Водки? Рикар?
— Нет, спасибо.
— А на случай урагана? Свечи? Консервы? Галеты-каюты[30]?
— Какого еще урагана, мадам Соланж?
— По радио, Маврикий и Реюньон… угроза циклона…
— Уже предупреждение?
— Нет, пока еще прогноз. Но, возможно, сегодня ночью или завтра…
Ураган для нее всегда кстати. Каждый ураган обогащает ее. В предшествующие урагану часы цены на ее товар взлетают до ураганных. Даже если и бывает незначительный ущерб магазину, она не внакладе. Что куплено, то уже куплено, а деньги не улетают. Ну и пусть ветры обрушат старые доски, сорвут листы с крыши и потоки грязевого дождя ворвутся в магазин, невзирая на подсунутые под дверь тряпки, она знает, что в задней комнате, в ее пещере, стоит несокрушимый, как Бог, большой сейф, он не промокает под дождями и не боится ветров. Он устоял даже под шквалами «Клодетты»[31]. Весь магазин тогда рухнул, как карточный домик, но среди руин сейф остался целым и невредимым, и пачки рупий внутри остались абсолютно сухими.
Сейф — это центр ее вселенной. Именно здесь, каждый вечер, открывая толстую дверь и складывая пачки денег в кучу, она испытывает истинное наслаждение. Один раз в месяц она запихивает засаленные купюры в такую же засаленную джутовую сумку, чтобы не привлекать внимания воров, и отвозит их в банк Порт-Луи в сопровождении старшего сына, который не только доставляет ее до самого банковского окошка, но и охраняет ее, вооруженный ножом с выкидным лезвием, на всякий случай. Однако мадам Соланж своей собственной силе доверяет куда больше, чем ножику Чана. Ее маленькие толстенькие ручки так цепко держат сумку, что вырвать ее можно только после ее смерти.
В этот поздний час рождественского вечера мадам Соланж все еще держит магазин открытым, но не для того, чтобы обеспечить покупателям празднование Рождества младенца Иисуса, хотя она и католичка, а только ради увеличения прибыли. Французы, занявшие на праздники стойбища на побережье, — настоящая удача для нее; продуктов они поедают гораздо больше, чем местная деревенщина, которая покупает у нее сущую ерунду, да и то в кредит. Дамы из красивых бунгало и туристы, проживающие по соседству, не такие дотошные. Всегда можно завысить цену на одну-две рупии за пачку сливочного масла, а они даже не заметят. Кроме того, они покупают очень дорогие спиртные напитки, привезенные из Франции, и банки импортных консервов. Не считая вин из Южной Африки, которые они берут ящиками, или минеральной воды для особо привередливых. Вот поэтому, стоит мадам Соланж увидеть, как в магазин входят светлые волосы, улыбка сразу падает на ее лицо, как ночь на гору Рампар; совсем другое дело, когда она обслуживает темных местных жителей: брезгливый вид, каменное лицо и фильтрующий взгляд через вытянутые петлицы, которые служат ей веками.
Кроме сейфа, мадам Соланж не любит никого. Ни своего полуслепого свекра, сидящего в углу магазина, подпирая мешки с рисом, — она с интересом следит за его прогрессирующей дряхлостью, — ни своего низкорослого хиленького мужа, чья крысиная мордочка мелькает между рядами консервов, ни свою собственную детвору, которую при любом удобном случае она колотит старым стоптанным башмаком. Но больше всего на свете она ненавидит эту тварь, этого сукина сына, эту бродячую утробу, этого Гаэтана Шейлада, который опошляет окрестности ее магазина своим вонючим и шумным пребыванием. Что плохого она сделала Богу, что он наслал на нее эту падаль? Каждый божий день он припирается и усаживается прямо перед ее витриной на бетонное основание фонарного столба и торчит тут, ковыряя свои зловонные язвы, над которыми роятся мухи, и пьет вино, которое из чистой злобы покупает в другом магазине специально, чтобы унизить ее. Он сволочь, и поэтому у нее ничего не покупает. Он покупает все в другом, новом магазине, по дороге на пляж. В начале месяца он получает от семьи ренту и предусмотрительно делает запас консервов на четыре недели, чтобы не сдохнуть с голоду. Потом он напивается до посинения, просаживая то, что осталось от денег. Когда ничего не остается, этот говнюк продает свои консервы, чтобы купить себе пойло. Он их даже не продает, он их загоняет по дешевке! И этот рынок он устраивает перед ее магазином! Мало того, эта наглая тварь попрошайничает. Он останавливает ее клиентов, ее будущих клиентов, он перехватывает клиентов мадам Соланж до того, как они входят в магазин. Случается, что те, кто его не знает, иностранцы или путешественники, дают ему по пять, десять и даже по двадцать рупий, а это ей прямой убыток. Это то, что не попадет в ее сейф. И если бы он делал это тихо. Так нет же. Это нахальный побирушка. Он не просит, он требует с бесцеремонностью налогового сборщика. Тем, кто ему подает, он даже спасибо не говорит, а тех, кто ему отказывает, он грязно обзывает. Когда он распаляется, он орет во всю глотку, он приподнимает задницу и с оглушительным грохотом выпускает газы как последний хам, он рыгает людям прямо под нос и унижает их. Соланж получает бесконечные апоплексические удары из-за этой гниющей туши. Когда у нее лопается терпение, она откидывает крышку прилавка и, вооруженная метлой, которой обычно воспитывает своих детей, гонит его, приговаривая, куда ему следует идти и тащить свои язвы, своих блох и свои ругательства. Ее просто бесит, что ни ее муж, этот слизняк, ни ее сыновья не хотят заниматься выпроваживанием пьянчуги. Можно подумать, что на ее драки с Гаэтаном им наплевать или же что они его боятся. Даже в тот день, когда он обозвал ее «шлюхой Чан Кайши», они сделали вид, что ничего не слышали. Интересно, откуда он знает, что у нее в бунгало есть портрет Чан Кайши? Давным-давно ее отец привез этот портрет из Формозы, он висит в гостиной рядом с фотографиями предков, над телевизором и букетиком пластмассовых цветов. Да ведь он, этот Гаэтан, никогда у нее не был, тогда откуда он это знает? Она никогда не была знакома с Чан Кайши! Что до «шлюхи», то подло с его стороны ворошить старые истории. Разве нельзя побыть чуточку шлюхой, когда тебе восемнадцать лет, и скопить на приданое без того, чтобы через тридцать пять лет кто-то еще имел наглость попрекать тебя этим! И откуда это барсучье отродье могло узнать, что в молодости она была шлюхой? Он никогда не был ее клиентом. Уж такого борова она бы запомнила. В то время он был респектабельный Гаэтан, не из тех, кто пойдет со своими шалостями в маленькие кварталы Чайна-тауна. Тогда откуда он это знает? И тут она догадалась, что это китаянка Мари-Жозе из конкурирующего магазина проболталась, чтобы напакостить ей. Эта Мари-Жозе зазналась, в ее магазине, видишь ли, неон и новый холодильник для замороженных продуктов. Ай-ай-ай, мамаша! Однажды она спустит шкуру с этой твари!
