Женевьева Дорманн - Бал Додо
Остановившись перед бутиком на земляной площадке возле автобусной остановки, Бени тут же увидела, что дядя Гаэтан переживает не лучшие времена. Он сидел на бетонном основании, рука со вздутыми венами сжимала бутылку; запрокинув голову, он пил прямо из горлышка: судя по всему, он уже давно начал праздновать Рождество и плохо соображал, красное вино стекало за шиворот и заливало то, что служило ему рубашкой. От такой неловкости и от раздражения он топает здоровой ногой. Над ним хихикают дети, а нарядно одетые в честь праздника крестьяне делают вид, что не замечают его.
Бени вошла в магазин и от запаха инстинктивно задержала дыхание. Жирный метис набивает корзину, сзади ее тащит его дочь, с ощетинившейся от розовых бигуди головой, пытаясь таким образом к празднику распрямить волосы. Следуя за ними, Бени купила сигареты и тут же вышла. Она уже взялась за дверцу своего 4L, собираясь открыть ее, но тут Гаэтан Шейлад — не повезло! — заметил ее.
— Привет, гордячка! Как поживаешь?
— Все хорошо, дядя.
Она хотела этим и ограничиться, но тут увидела, как на той стороне улицы из машины выходит ее кузина Летиция де Карноэ, одна из сестер Вивьяна, и видит, как Бени разговаривает с пьянчужкой; у нее так вытянулась физиономия, что Бени решилась на провокацию и вплотную подошла к Гаэтану. Тот разочарованно качает головой. Вид Бени на фоне ее старой машины огорчает его.
— Эх, Марлен, — прохрипел он, — и ты катаешься на этом! Ты!
— Дядя, меня зовут не Марлен…
— Должны так звать! С такой внешностью и такими глазами тебя следует звать Марлен!
Он сердито бьет кулаком по бетонному столбу, злобно озираясь.
— А я говорю, что ты Марлен, и я никогда больше не буду называть тебя по-другому, моя чертова племянница! И никто не запретит мне утверждать, что тебе надо ездить на «мерседесе». Да, на «мерседесе», поняла? И с шофером! А не на этой прогнившей развалюхе, она не годится даже для китайской шлюхи вроде Соланж! Такую жопу, как у тебя, Марлен, надо возить только на «мерседесе»…
Идиотский смех вырывается вдруг из его беззубого рта. Он понижает голос. Отблеск оживления проскользнул в его покрасневших глазах.
— Ты знаешь, стерва, что у тебя отличная задница? Лучше, чем у твоей стервы матери, которая тоже очень симпатичная стерва, понятно!
В двух шагах от них Легация де Карноэ оцепенела от ужаса. Любопытные собирались вокруг Бени и Гаэтана.
— Я прошу вас разговаривать со мной вежливо, дядюшка, — сухо обронила Бени. — Я ведь вежливо разговариваю с вами.
— Тогда это… это совсем другое дело! — воскликнул Гаэтан и, пошатываясь, привстал, опираясь на костыль. — Ты, значит, рассердилась… — Он поднял руку в трагическом жесте и продекламировал:
Когда она сердита, с ней беда.Она была и в школе сущей ведьмой…
Потом, повернувшись к публике, которая покатывалась со смеху, с поклоном объявляет:
— «Сон в летнюю ночь», дегенераты.
Бени не в состоянии сдержать смех. Охваченная внезапным азартом и желая окончательно добить кузину, она говорит:
— Я пришла, дядя, чтобы пригласить вас на ужин. В «Гермиону». В четверг вечером. Надеюсь, вы не заняты?
Гаэтан вдруг тяжело осел на свой столб. То, что он только что услышал, с трудом доходит до его пьяного сознания.
— На ужин? — переспрашивает он. — В четверг вечером? В «Гермиону»?
— Да, — говорит Бени. — Со мной.
Смех умолк. Повисает тишина. Безумный петух в соседнем саду прокукарекал рассвет. У Летиции де Карноэ глаза на лоб полезли и рот открылся. На пороге своего магазина застыла мадам Соланж. Поток насмешливого взаимопонимания возник между красными глазами дяди и голубыми глазами племянницы. Раздался ужасающий пьяный хохот. Он хохочет до слез, брызгает слюной, хлопает себя по бокам. Он озирается на собравшихся и повторяет: «На ужин! В «Гермиону»!» Потом с трудом поднимается, опираясь на костыль, делает шаг в сторону девушки, кладет руку на ее плечо, как будто собирается торжественно посвятить ее в рыцари, и на этот раз хоть и с затуманенным взором, но вполне серьезно пытается воскресить в потрясенном сознании давно забытые манеры.
— Ну что же, — говорит он, — можешь на меня рассчитывать. Я приду. Но при одном условии…
— Что за условие?
— Пусть мне приготовят блюдо, которое я люблю…
— Охотно, дядюшка. Что надо приготовить?
— Рагу из летучих мышей! Попроси Лоренсию. Она знает, она знает, что я люблю. Когда-то она мне ни в чем не отказывала!
Вокруг раздается смех, и Бени задумалась, почему это: то ли из-за летучих мышей, то ли из-за намека на Лоренсию.
— Вы его получите, — обещает она, — ваше любимое рагу. Итак, в четверг, в восемь вечера, в «Гермионе». Хотите, я приеду за вами?
— Я что, парализованный? Да я ужинал в этой «Гермионе», когда тебя не было даже в мошонке твоего отца, дочурка!
По дороге домой Бени не перестает смеяться. Вот так она сгладит отъезд Морин и грусть этого Рождества, которое ей придется провести в одиночестве. Она представляет, как Легация торопится домой, чтобы рассказать то, что она лично видела и слышала возле китайского магазина. Жаль, что там не будет Вивьяна.
Глава 31
Невозможно приблизиться к хижине Лоренсии, чтобы за двести метров о твоем приходе не возвестил гам зверинца: три голодные шавки захлебываются от злости, попугай в клетке начинает гнусавить: «Внимание! Ты сломаешь ее!» — и особенно Бернар, противная мелкая рыжая обезьяна, которую Лоренсия выкармливала из соски, но потом была вынуждена посадить в клетку, так как осталась единственной, кого обезьяна не покусала. Когда у Линдси она чуть не оторвала палец, ее судьба была решена: «Или я, или она». Но Лоренсия так горько плакала, что Линдси отложил ружье и в конце концов пошел на уступку, разрешив запереть ее в клетку. С тех пор Бернар обезумел от ненависти и, как только видит Линдси, начинает мастурбировать с омерзительной ухмылкой, как будто понимает, что именно ему он обязан потерей свободы. А стоит появиться гостю, он яростно трясет прутья клетки и издает душераздирающие вопли.
Оповещенная зверинцем, Лоренсия появляется на пороге хижины, раздвинув разноцветные пластиковые ленты, которые преграждают мухам путь в дом.
Она всматривается в темноту и замечает идущую по дорожке Бени.
— Я тебе нужна?
— Нет, — отвечает Бени. — Не сейчас.
— Я собираюсь идти на мессу, — объявила Лоренсия. — Линдси с детьми уже ушел.
— Понятно, — продолжила Бени. — Ты красивая сегодня.
Красивая — не совсем точно сказано. В маленькой зеленой соломенной шляпе с искусственной маргариткой, нахлобученной на голову, в розовом платье с рукавами фонариком, откуда торчат ее высохшие черные руки, в белых перчатках и огромных башмаках, Лоренсия в этот вечер больше похожа на Мини, жену Микки, а не на Оливию, жену Помпея. Но комплимент Бени ей приятен. Она поворачивается и дает возможность полюбоваться своим туалетом.
