Две секунды после - Ксения Ладунка
Я пробегаюсь по огромной сцене, чувствуя, будто за спиной выросли крылья. Живые выступления и их атмосфера — это нечто совершенно особенное.
Когда ребята начинают репетировать, приходится уйти. За кулисами под моими ногами появляются провода — кровеносная система всего выступления. С этого ракурса сцена кажется настоящим живым организмом: огромные мониторы, из которых, как дыхание, льется звук, — это легкие; гитары — целые системы органов, отвечающие за всю жизнедеятельность; пульт звукорежиссера посреди зала — мозг; а ударные, конечно же, сердце. И парни, играющие музыку, становятся в моих глазах единым целым.
Спустя несколько часов начинается томительное ожидание заполнения зала. Дождаться размещения такого количества людей на стадионе — очень долго. Зато когда фанаты собираются в достаточном количестве, ты начинаешь слышать из гримерки, как они зовут тебя на сцену.
Не меня, конечно, а «Нитл Граспер».
Музыка накрывает стадион резкой волной, а это может значить только одно — шоу началось.
* * *
Мы с Мэнди смотрим концерт с обособленной лоджии. Где-то в середине выступления Том говорит в микрофон:
— Следующая песня посвящена моей девушке. Вы все прекрасно знаете эту мелодию.
Зал оглушительно ликует.
— Я хотел сказать, что у нее сегодня день рождения.
Ритм моего сердца ускоряется. Он, правда, сказал о моем дне рождения на пятнадцатитысячную толпу?
— Я хочу сделать ей подарок прямо здесь и сейчас.
Во рту резко пересыхает. Что Том задумал?
— Но только, если вы все настойчиво попросите ее выйти сюда. Белинда, иди ко мне.
Том направляет микрофон в зал, и люди начинают скандировать: «Бе-лин-да, Бе-лин-да».
Становится настолько страшно, что я перестаю чувствовать руки. Меня бросает в холодный пот и мелкую дрожь. Мэнди начинает тормошить меня, кричать что-то на ухо, но я не понимаю что. В лоджию поднимается охранник, показывая руками идти за ним. Как в бреду, я позволяю ему вывести меня с балкона в зал, а оттуда поднимаюсь на сцену.
Уши закладывает от воя толпы, глаза слепит от прожекторов, направленных на группу и на меня. Я не вижу зал, только бесконечно слепящий, яркий свет. Том говорит, и его голос резко бьет по ушам:
— Давайте поздравим ее все вместе.
Подойдя ко мне, он обнимает за плечи и кричит в микрофон: «Поз-драв-ля-ем». Толпа повторяет за ним. Приглядевшись, я начинаю видеть людей. Огромный зал, заполненный до отказа, скандирует поздравления для меня. Адреналин выплескивается в кровь, в желудке начинает щекотать, и я вдруг чувствую улыбку на лице. Все происходит, словно во сне.
— Однажды Белинда спросила меня, каково это — играть на сцене перед людьми. Я хочу дать ей возможность самой узнать, как это происходит, — Том оглядывается за кулисы. — Принесите гитару!
Повернувшись, я вижу звукотехника, который несет мой розовый «Ibanez». Понимание того, что Том хочет, вызывает сводящий с ума страх. Я мотаю головой:
— Нет, нет, нет!
— Не бойся, пожалуйста. Я с тобой, — говорит Том наполовину мне, наполовину в зал.
Толпа гудит от его слов. В это время на меня уже вешают гитару и дают медиатор. Я готова сойти с ума, исчезнуть, раствориться — настолько мне страшно. Еще немного, и я просто грохнусь в обморок.
Но Том, явно понимая, что я не в себе, упорно держит меня за плечи, не давая убежать или отключиться.
Убрав микрофон, он говорит мне на ухо:
— Не сомневайся, справишься. Ты прекрасно играешь.
Я жалобно смотрю на него, а он кивает ребятам, подав знак начинать песню.
Указав пальцем на гриф, Том напоминает, как начать. Неосознанно я касаюсь струн.
Сила звука заглушает все: шум толпы, собственные мысли, страх. Остается музыка, а потом и голос Тома, когда он вступает.
«Я написал тебе письмо.
Скажи, оно дошло?
Тебе с ним шлю любовь свою.
Ты — свет луны, и каждую ночь я на него смотрю,
Возьми же всю любовь мою»[7].
Из-под моих пальцев льется плавная, нежная, трогательная мелодия. Она сливается воедино с голосом Тома, а я как будто соединяюсь с ним самим.
«Мое бьющееся сердце принадлежит тебе,
Ведь я столько миль шел по этой заре,
И вот я здесь стою.
И все сгорит, но только не любовь,
О которой я пишу тебе…
Дышать могу, и в каждом
Воздуха земном глотке
Я шлю свою любовь тебе.
Ты усомнишься, может,
Что ж, проверь меня,
Что вся любовь моя — твоя».
Да, в этот момент я, действительно, чувствую всю его любовь. Ее оказывается так много, что хватает на огромный стадион. В толпе и на трибунах блестят вспышки телефонов и зажигалок. Неужели это все под песню, которую он написал для меня.
От слез меня сдерживает только сосредоточенность на гитаре. Том повторяет, заканчивая песню:
«Мое бьющееся сердце принадлежит тебе,
Ведь я столько миль шел по этой заре,
И вот я здесь стою.
И все сгорит, но только не любовь,
Теперь ты знаешь, как люблю?»
Я доигрываю мелодию, на секунду погружая зал в тишину перед тем, как он взрывается. Я тут же даю волю чувствам, беззастенчиво заливаясь слезами. Мягко посмеявшись, Том прижимает меня к груди, поглаживая по голове.
Без промедлений у меня забирают гитару, и я думаю, что все закончилось, но Том вдруг говорит, поворачиваясь ко мне:
— Белинда, моя милая девочка, я не представляю своей жизни без тебя. Люблю и мечтаю быть с тобой всегда, поэтому…
Он протягивает руку, и кто-то из команды, выбежавший на сцену, вкладывает в нее маленькую коробочку. Мое сердце падает в пятки. Не может быть…
Том встает на одно колено, открывая футляр:
— Ты станешь моей женой?
Моргнув, я вижу, как все расплывается перед глазами. Мгновение ощущается бесконечностью. Выдохнув задержанное дыхание, я отвечаю:
— Да, — и киваю, потому что голос растворяется в шуме стадиона.
Напряжение на лице Тома сменяется яркой, искренней улыбкой. Он помогает надеть кольцо на мои трясущиеся руки, а потом заключает в объятия, параллельно объясняя случившееся залу:
— Она сказала «да»!
Я начинаю плакать, прижимая его к себе со всей силы. К нам подходят
