Свет твоих глаз (СИ) - Соня Мишина
Я потерялся во времени. Перестал различать день и ночь. Растворился в бесконечности бархатной темно-багровой тьмы и не хотел собираться вновь. Мне было хорошо в забвении. Краешком сознания я помнил, что там, за стеной пузыря, в котором я внезапно оказался, произошло что-то страшное, непоправимое. То, о чем лучше не вспоминать.
Временами жар отступал, но на смену ему тут же приходила слабость ― такая же бесконечная, голодная, готовая проглотить меня целиком. И я покорно падал в нее и снова терялся, не желая бороться, не чувствуя необходимости быть.
Иногда до меня доносились голоса, чаще ― знакомые, родные: Ника, брат, мама Вика. Пару раз ― чужие. Я не обращал на них внимания. Я был сам по себе. Только голос жены ― нежный, зовущий, умоляющий, мог заставить меня немного разогнать липкую муть в голове, прислушаться и сделать то, о чем просила Ника: что-то проглотить. Куда-то повернуться. Произнести пару ничего не значащих слов.
Не могу сказать, как долго продолжалось это чередование периодов жара и слабости, сколько дней носило меня по волнам, как щепку, которую то выносит на гребень, где опаляет солнечными лучами, то затягивало в толщу воды, где движения почти не чувствуется, а есть только покой, прохлада и невесомость.
В какой-то момент жар исчез, осталось только изнеможение. В полусне-полузабытьи я провел еще какое-то время, но потом настал миг, когда сознание прояснилось. Плавно, словно выплывающая из прибрежного тумана на середину озера лодка, мое сознание дошло до понимания, что я ― Эдуард Скворцов. Сын, брат и муж. И хозяин лабрадора. А еще ― владелец завода и нескольких магазинов. И ― несостоявшийся отец.
Последнее воспоминание откликнулось болью в груди. Правда, уже не той, невыносимо-острой болью, выбивающей воздух из легких. Нет, в этот раз боль была другая ― тянущая, ноющая, противная, но вполне терпимая.
Я открыл глаза и ничего не увидел: ни проблеска света. Похоже, меня угораздило очнуться в самое темное время суток.
― Ника? ― зашарил руками подле тела, пытаясь нащупать жену: если сейчас ночь ― почему она не спит рядом?
― Эд? Ты пришел в себя? ― голос Вероники донесся откуда-то сбоку вместе со скрипом пружин. Раздались тихие шаги. Лба осторожно коснулась легкая ладонь. ― Температуры нет. Как себя чувствуешь? Попьешь воды или морса? Кислого, клюквенного.
Попытка снова заговорить обернулась надсадным кашлем.
― Дай глоточек, ― кое-как выдавил, еле отдышавшись.
После питься полегчало.
― Который час? ― меня беспокоило, что я по-прежнему ничего не видел. Правда, беспокойство было таким же вялым, как я сам.
― Ночь. Начало четвертого. Поспи еще, если тебе ничего не надо.
― А ты? Ты что ― в кресле?
― На раскладушке.
― Зачем? Не надо туда… ляг рядом со мной, ― теперь, когда сознание прояснилось, потребность в Нике, в ее близости, стала еще больше, чем до болезни.
Жена послушно перелезла через мои ноги, подкатилась под бок, обвила рукой живот и пристроила голову на моем плече.
― Так? ― спросила шепотом.
― Да, хорошо.
― Тогда спи.
Я прикрыл глаза всего на минуту, чтобы собраться с силами ― и задремал.
В следующий раз проснулся оттого, что Ника попыталась слезть с кровати.
― Куда ты? ― открыл глаза и снова увидел одну только темноту.
Февраль. Светлеет поздно. И шторы, видимо, плотно задернуты. Но неужели ни один луч фонаря не пробился? Под ребрами слева нехорошо засосало.
― Семь утра. Пора Найджела вывести.
― А чего без света собираешься?
― Чтобы тебе по глазам не бил.
― Включи люстру, ― то ли попросил, то ли потребовал я.
Слишком долго я барахтался во тьме, пора встретиться с миром ― и с глазами любимой женщины. Пусть даже не увижу их четко. На всякий случай зажмурился. Ника щелкнула выключателем. Свет ощутил, как и положено. Перестал щуриться, но какое-то время лежал, не открывая глаз и прислушивался к шорохам и шагам: Вероника переодевалась, собираясь на улицу. Клацал когтями по полу и поскуливал нетерпеливый Найджел.
Наконец, мне показалось, что глаза достаточно приспособились к свету. Я разлепил ресницы. Ощущение света стало сильнее, но увидеть ничего не удалось ― не только прямо перед глазами, но и боковым зрением.
― Ника, подойди, ― позвал жену.
Судя по звукам, она приблизилась. Ее рука коснулась моей щеки.
― Я так рада, что тебе лучше, Эд! ― ее голос прозвучал совсем близко и очень растроганно. ― Никогда не думала, что это так страшно, когда болеет любимый муж.
Ника стояла рядом, вплотную, прикасалась ко мне, а я по-прежнему не мог различить ничего! Ни очертаний фигуры, ни белого пятна лица, ни темного облака волос…
Преодолевая слабость, сел.
― Ты какой свет включила?
― Верхний, как ты просил. ― Рука жены соскользнула с моей щеки, упала мне на бедро.
Я нашел ее наощупь, поднес к лицу. Повертел головой.
Ничего.
Я ничего не увидел. Все тот же свет, словно проникающий через сомкнутые веки ― и никакого изображения. Как на пустом экране.
Понимание подкралось, вползло в сердце скользкой болотной гадюкой.
― Похоже, теперь точно все, ― прошептал я невыразительно. На бурные эмоции не было сил.
― Что? Ты о чем? ― испугалась Ника.
― Болезнь. Температура. Зрение. Оно упало. Совсем.
― Ты… вообще ничего не видишь?
― Ничего. ― Я откинулся на подушки, уставился взглядом вверх ― туда, где сияло яркое пятно света. Умом я знал, что это люстра. ― Тимофей сегодня приедет?
― Собирался вечером, если ничего не… ― Ника запнулась.
― Набери его пожалуйста. И дай поговорить с братом.
― Да, конечно. ― Ника отошла, вернулась, вложила мне в ладонь смартфон. ― Номер я уже набрала.
― Спасибо.
― Мне выйти?
― Присядь. Мне нечего скрывать, Вероника. Теперь я полностью завишу от тебя.
Ника судорожно вздохнула.
Из трубки вместо гудков донесся нарочито бодрый и скрыто-тревожный голос брата:
― Ну что, сестренка, как там наш пациент?
― Твоими молитвами, ― хрипло каркнул я.
― Кого я слышу! Очухался, значит! ― теперь в голосе брата прозвучала искренняя радость и нескрываемое облегчение.
― Когда сможешь приехать? ― разделить чувства младшего я
