Эдвина Марк - Юная грешница

Я обняла маму и прижалась щекой к ее щеке — от нее, как всегда, пахло увядшей листвой, только теперь добавился легкий вкусный аромат вареных яиц.

— Это прекрасно, дорогая… даже роскошно.

Ты приготовила мне королевский завтрак.

Она улыбнулась мне, и я заметила по ее глазам, как она довольна. Я могла бы убить Эллиота. Так мало требовалось, чтобы сделать маму счастливой. Так мало. Уж ему это ничего не стоило бы.

Я села и принялась за яйцо, но затем замерла, не донеся ложку до рта.

Эллиот в гостиной набрал чей-то номер телефона. Я окаменела от страха.

— Почему ты не ешь? — спросила мама.

— Прости. Я просто задумалась. Я заставила себя проглотить яйцо и прислушалась к голосу отчима.

— Могу я поговорить с Рэем? (Теперь я ослепла от страха.) О… мистер Лессер… Нет, ничего особенного. Я просто хотел поговорить с вашим сыном…

Я ничего не могла сделать и ждала гибели.

— Рэй? Это Эллиот Палма. Я хотел поговорить с тобой… о Джоан.

Эллиот сделал паузу, затем снова заговорил, очевидно, перебив собеседника.

— Пожалуйста, Рэй. Не нужно никаких объяснений, мальчик мой… Нет, я ничего не хочу слышать. Просто мы беспокоились. Ты должен был привезти Джоан домой вовремя, ты же знаешь… Ей только семнадцать. Когда у тебя будет дочь… конечно, будет… ты поймешь мои чувства…

Он снова сделал паузу. Я прислушивалась, глядя на остывшее яйцо. Я желала… и наконец услышала:

— Прекрасно… Я рад, что ты такой сердечный молодой человек. Конечно, можно. Мы знаем, как ты нравишься Джоан. Никаких сомнений. До свидания, дружище.

Эллиот, естественно, произнес это «дружище» с резким «р». Я услышала, как телефонная трубка легла на рычаг, и со вздохом откинулась на спинку стула.

Рэй, каким бы он ни был, оказался неглупым. Парень понял, что я не рассказала своему папочке о его вчерашней выходке, и взял вину за мое опоздание (семь проклятых минут!) на себя. Значит я с трудом, но выпуталась.

Яйцо совсем остыло, но мне показалось невероятно вкусным. Я проглотила тепловатый кофе, откусила большой кусок тоста, встала, положила тарелки в раковину, чмокнула маму в щеку, прошла мимо гостиной (не взглянув на Эллиота, не давая ему возможности догадаться, что подслушала его) и поднялась к себе в комнату. Тут я заперла дверь и достала старый, запылившийся справочник Ширфул Вистас.

Он был здесь, важный, словно сама жизнь. Вито Джозеф, перекресток на Грин и Элм-стрит, 26. Номер телефона. Я не решилась воспользоваться им.

Я надела плащ и опять спустилась по лестнице. Эллиот погрузился в газету. Я ничего не сказала, а он даже не посмотрел на меня. Я проскользнула за дверь и побежала за угол к автобусной остановке.

Через двадцать минут я стояла перед самым дешевым в Ширфул Вистас домиком, аккуратным, пятикомнатным, с миниатюрной полоской газона, на котором стояло несколько алебастровых статуй почти в натуральную величину: диснеевские гномы (с очень красными щеками, розовыми ручками и круглыми задумчивыми глазами) и бело-зеленая собака, обнюхивающая тачку одного из гномов. Никогда я не видела ничего более шокирующего, более безобразного, никогда не думала, что статуи можно сделать такими ужасными.

Я вспомнила о Марии и представила ее с восторгом листающей иллюстрированный рекламный буклет, а рядом с ней предупредительного, сияющего продавца, ожидающего с договором в руках. Дрянные фигуры, видимо, еще и стоили немало, хотя сделали их как обыкновенную дешевку. Красный нос Думбо уже начал приобретать белизну подбородка и вылепленных бакенбардов. Зимой все статуи за две недели превратятся в развалины. Я мысленно увидела их, терпеливо стоящих сначала под дождем, потом под снегом, гротескные маленькие холмики под белым одеялом, каждый год укутывающим наш городок.

Я обошла тачку и оказалась перед парадной дверью. Возле нее висели огромный бронзовый молоток, слишком тяжелый и дорогой на вид для его тонкой деревянной ручки, и невероятно причудливая приглашающая вывеска, нечто вроде индийского плетения с милым «Добро пожаловать», теряющимся в лабиринте запутанного узора.

Я быстро постучала и обнаружила, что молоток внизу еще снабжен колокольчиком. В результате получилось комплексное музыкальное бряцанье.

Он открыл дверь почти сразу. На нем была спортивная рубашка без двух пуговиц, отчего виднелась большая часть его груди. С пальцев капала мыльная вода — очевидно, он что-то делал на кухне.

Джо несколько раз моргнул, затем его глаза прояснились и он узнал меня.

— Привет, — сказала я.

— Что ты здесь делаешь?

— Хотела тебя увидеть.

— А почему не позвонила? Мой номер есть в книге.

— Потому что ты не позволил бы мне прийти, — ответила я, — и ты это прекрасно знаешь.

Он развел руками в стороны, затем снова соединил, стоя передо мной с жалким, а для меня милым видом среди алебастровых фигур, насмехающихся над ним на своей лужайке.

— Я хочу войти, — заявила я.

— Нет, Джоан.

— Да, — я уже собиралась оттолкнуть его и оттолкнула бы, но он вдруг странно пожал плечами, потом медленно отодвинулся в сторону. Я вошла в дом.

Здесь было светло. Это первое, что поразило меня. Хоть и наступил полдень, повсюду горел свет. Бесчисленные (как мне показалось) лампы, люстра в гостиной со стапятидесятиваттными лампочками ослепительно сверкали.

Ни одна гостиная, даже роскошно обставленная, не смогла бы устоять против грубого, голого потока света. Эта же комната со своей скромной мебелью распростерлась передо мной, обнаженная и отвратительная. Мне сразу же показалось, будто я в доме сумасшедшего. Обитая оранжевой тканью софа, красный ковер с миллионом нитей разной длины, выдернутых при чистке пылесосом, серые стены, какие можно увидеть в некоторых офисах и дешевых женских туалетах.

Вся мебель была тяжелой, купленной комплектами, поэтому софа, кресла и столы имели родственное сходство. Пышный модерн — массивные квадратные формы резали глаз и казались пригодными лишь для фойе простеньких отелей.

Я чувствовала, как сзади меня странно застыл Джо. Мне не нужно было поворачиваться, чтобы понять, что он страдал.

Наконец я села в одно из мощных прямоугольных кресел и посмотрела на него.

— Ну, — произнес он, — теперь ты все видишь. Уйдешь сейчас же? Я покачала головой.

— Ты слишком стараешься выгнать меня. Джо сел рядом со мной, и я заметила его частые быстрые взгляды в сторону кухни, откуда доносились странные звуки. Вероятно, там находилась Мария. Я приготовилась к этому еще в автобусе, но вдруг почувствовала, что постепенно начала краснеть. Я не хотела встречаться с ней, однако все же встретилась.

Джо положил ногу на ногу, и дешевый материал его брюк сморщился на бедрах. Довольно странно, но на нем были крошечные, аккуратные, великолепно начищенные туфли, только подчеркивавшие поношенность остальной одежды.

— Зачем ты пришла сюда? — прошептал он. Мы оба шептали, и я радовалась, потому что это создавало вокруг нас маленький мирок, тесный пузырик обоюдной вины, в котором мне было уютно и тепло. И еще наша вина пока оставалась очень маленькой.

— Потому что я должна была прийти. Я знала, что должна прийти. Сам ты мне никогда не позволил бы.

— Нет.

— Я хотела посмотреть, где ты живешь.

— Дом отвратителен. Мне очень жаль.

— Это не твой вкус, — я почти вытолкнула из себя слова, — во всяком случае, ты не должен извиняться передо мной.

— Должен, — сказал Джо. — Ты знаешь, что должен.

— О чем ты?

— О вчерашнем вечере. Поцелуй. Все не правильно. Я даже не должен был думать об этом. Ты еще ребенок, И ты сама знаешь, что ты еще ребенок.

— Я сама поцеловала тебя, — возразила я. — По своему собственному желанию. И мне уже семнадцать. Это не детский возраст.

Как я могу сказать, почему я полюбила Джо? Нужно начать с его невинных глаз. Я немного разбираюсь в мужских глазах. Думаю, каждая девчонка разбирается лет с двенадцати. Вы никогда не сидели в вагоне сабвея, например, и, подняв голову, не обнаруживали на себе чей-то взгляд? Причем не просто взгляд, а что-то странное, фантастическое, словно мужчина, которому он принадлежит, уже обладает тобой прямо здесь, в качающемся вагоне. Некоторые заходят даже дальше (со мной, правда, такого еще никогда не случалось). Но я вижу свою часть этих парней и еще смотрю каждое утро в глаза своего отчима. Так что я кое-что знаю о взглядах.

Как и вчера вечером, Джо смотрел на меня прямо, не моргая, и я видела только любовь — безнадежную, саморазрушающую, самоосуждающую, но любовь. И все во мне тянулось ей навстречу, словно цветок к солнцу, потому что я имела так мало… потому что… потому что я нуждалась в ней в первую очередь и почти достигла грани безумия.

Это было прекрасное ощущение. Оно давало мне возможность почувствовать себя взрослой. Я больше не задумывалась, к какому роду относилась моя любовь.