Эдвина Марк - Юная грешница
Джо промолчал, подошел к окну и стал смотреть на улицу. Через мгновение я присоединилась к нему, и мы стали разглядывать лужайку и дорожку к дому вместе.
Парадная дверь открылась, и из-за нее появилась Мария. Она несла огромную красную сумку. Через закрытое окно до меня едва донеслось ее беззаботное насвистывание. Мария шла по дорожке с грациозностью молоденькой девушки. Со спины, если не видеть часто появлявшейся в ее глазах пустоты, она выглядела веселой и привлекательной. Я взглянула на Джо.
— Она любит ходить по магазинам, — мрачно произнес он. — Я дал ей четыре доллара и отправил в Вулворт. Там закрыто, но она все равно найдет, где потратить деньги.
— Но это… безопасно?
— О да. Мария очень осторожна. Ее здесь все знают. Я позволяю ей ходить за покупками только по воскресеньям. Все закрыто. Она не может потратить много. Все заботятся о ней, — со злобой в голосе проговорил Джо, — а на следующей неделе пришлют мне счет за ее покупки.
— Ты можешь прекратить это.
— Да. Могу. Но не буду. Это моя вина.
— Ты взвалил себе на плечи целый мир, — сказала я. — Никогда не устаешь?
— Ты знаешь, что не должна была приходить сюда, — Джо повернулся ко мне, и я словно заглянула в лицо постороннего. — Чего ты хотела? Убедиться, правду ли я тебе сказал? Увидеть мое горе? Ну, теперь ты все видела. Маленькие девочки интересуются обратной стороной жизни; особенно дочери президентов банков. Ты все видела. Теперь уходи. Пожалуйста.
Наверное, он хотел разозлить меня, но это «пожалуйста» все испортило. Можно было сделать только одну вещь, и я сделала ее.
После поцелуя лицо Джо разгладилось. Он опустился на край кровати, а я присела ему на колени, и мы оба на мгновение замерли.
Потом Джо закурил. Я протянула ему одну из бесчисленных вазочек, заполонивших спальню. Он выпустил изо рта серое облачко дыма и закрыл глаза.
Я слегка толкнула его. Джо прилег на одну из подушечек. Окруженный оранжевыми, голубыми и желтыми думочками, он выглядел нелепо. Глаза оставались закрытыми, губы побелели. Похоже, ему наконец удалось расслабиться.
А мне этого не удалось. Потому что, толкнув его, я вдруг все поняла. Здесь все должно начаться.
Я прилегла рядом с Джо и внимательно посмотрела на него. Он почувствовал, что кровать слегка прогнулась под моей тяжестью, и его лицо исказилось. Тогда я приняла это за признак боли (но позже узнала лучше). Я положила свою голову ему на грудь, просунула руку под рубашку, стала гладить волоски на его груди, а при поцелуях слегка дергать их.
Каким он был милым!
Вдруг я почувствовала на себе взгляд Джо и спокойно позволила ему это, надеясь без особой надежды, что он смотрит на меня такими же глазами, какими и я на него, надеясь, что он забудет о моем несовершенстве, станет помнить только о моей любви к нему, о моей огромной любви!
— Теперь мы должны начать думать, — мрачно произнес Джо, отвел от меня взгляд и уставился в потолок. — Сейчас, когда уже слишком поздно. Я думал, что уже избавился от этого.
— Ты любишь меня?
— Что же делать? Тебе семнадцать. Господи, они дали мне пять лет за нечто подобное, а я опять вляпываюсь в это. Боже, боже, я безумнее Марии.
— Она была такой же симпатичной, как я?
— «Как я». Господи! «Как я». О, давай соблюдать правила грамматики.
Он закрыл глаза ладонями, словно стараясь защититься от света.
— Такая же симпатичная? — любопытствовала я. — Сколько ей было?
— Пятнадцать, — ответ прозвучал глухо.
— Она тоже любила тебя?
— Любила меня? — Джо убрал ладони с глаз. — Закон не верит в любовь пятнадцатилетней девушки к тридцатидвухлетнему мужчине. Ты понимаешь, что мы делаем?
— Да, — ответила я. — Я делаю. Хочешь, напишу расписку.
— Они присудят мне пожизненное заключение, — сказал он, затем почувствовал, как я напряглась, повернулся, обнял меня и мягко произнес:
— Я люблю тебя больше жизни, Джоан. Ты должна знать это. Больше, чем кто-либо другой.
Значит, с этим было все в порядке, со всем было все в порядке. Мы прошли на кухню (где царил ужасный беспорядок, словно здесь играл непослушный ребенок), сварили кофе и взяли свои чашки в гостиную. Поскольку свет не горел, сейчас комната выглядела не так безобразно. Кошмарные цвета потускнели, линии модерна смягчились, частично растворились в тенях. Мы сидели, пили кофе и рассеянно разговаривали.
— Нам нужно что-то сделать.
— Знаю, — согласился Джо. — Мы сделаем.
— Что?
— Просто забудем об этом, забудем, что это когда-то случилось, забудем, что видели друг друга… — его голос унесся прочь, поскольку он говорил невозможные вещи.
— Хочу сигарету, — вдруг сказала я, — Ты не куришь, Джоан.
— Курю. Теперь.
Джо посмотрел на меня и улыбнулся (впервые я увидела его улыбку; все лицо Джо загорелось, он стал молодым, нежным, и я снова влюбилась в него… я… любила его до боли, испытывала боль от этой улыбки, красивой и могучей, словно солнце). Он протянул мне сигарету, дал прикурить, и я даже не закашлялась. Забавно, но табачный дым прояснил мой мозг. Я несколько раз выпустила серые облачка изо рта.
— Слушай, — осторожно проговорила я. — Не знаю, как сказать, чтобы не поранить тебя, поэтому пойду напролом. Мария больна, не так ли?
Джо кивнул.
— А не было бы ей лучше… — я заметила, как начало мрачнеть его лицо, и подняла руку с сигаретой, — не в санатории, Джо, я не об этом. Я имею в виду, с хорошими людьми, с людьми, которые… — я сделала паузу и робко закончила, которые умеют обращаться с детьми, Джо, даже со взрослыми, которые позволят ей играть.
— Я думал об этом. Такие места есть. О, Джоан, — он взял меня за руку, ты еще ребенок.
— Но почему…
— Потому что это стоит денег, моя крошка. В этих местах платят в день столько, сколько я зарабатываю в неделю.
— Тогда ты должен найти деньги.
— Конечно, — Джо рассмеялся. — Я никогда раньше об этом не задумывался. Вот почему я помощник бухгалтера за семьдесят пять в неделю в офисе «Стил Индастриз». Нет. Никто не возьмет меня на работу, Джоан. Меня ведь освободили под честное слово всего полгода назад.
— Откуда они знают?
— Обо мне? — он улыбнулся, но только лишь губами. — Они все знают… Выясняют. Я нужен им для определенной работы… и они взяли меня, и я остаюсь там благодаря их великодушию.
— Кто это «они»?
— Если бы я знал, если бы я знал наверняка. Иногда я просыпаюсь по ночам и думаю, что это только пара парней… двое или трое, сидят где-нибудь, судят мою жизнь. А потом мне кажется, если бы я только мог пойти к ним и объяснить, что они делают со мной, с Марией, они поняли бы…
— Пусти, — мягко произнесла я, не желая испугать Джо.
— Что?
— Ты раздавишь мне руку.
Его хватка стала стальной, и я почувствовала, как хрустнули косточки моей кисти. Джо быстро отпустил меня, словно моя рука была раскаленной.
— Прости.
— Продолжай.
— Конечно, я знаю, это не два и не три человека, — устало сказал он. — Так сходишь с ума, когда за тобой следят. Все — каждый — общество. Ты узнаешь об этом в школе.
— Я уже знаю, — отозвалась я.
— Просто одна тюрьма вместо другой. Та, в которой я нахожусь сейчас, просто больше. Но я скажу тебе кое-что, Джоан… Она еще и страшнее. Потому что в Ливенпорте я по крайней мере знал, что меня каждый день будут кормить. Я не залезал в долги, потому что там не существовало денег. Я мог ходить в библиотеку, слушать музыку…
— Музыку? — переспросила я, а сама подумала, что уже давно все это знаю, все-все знаю. Джо тоже любит музыку. Так и должно быть. Не могу объяснить свои тогдашние ощущения. Они напоминали мне вишенку на вершине рожка мороженого.
— У них там были прекрасные пластинки. Сейчас у меня нет денег на них. Я не могу себе этого позволить, но зато слушаю радио.
Джо стал рассказывать о музыке, и я почувствовала, что никогда больше не буду одинокой.
Он включил радио, затем посмотрел на меня. Огонек приемника загорелся, и я услышала конец чего-то суховатого. Послышались первые скоротечные звуки литавр, и скрипка, огромная, как дом, стала петь для меня. Мне никогда не приходилось слышать ничего подобного.
Мы сидели в гостиной Марии и слушали, как Яша Хейфиц играл то, что, как я теперь знаю, является величайшим из скрипичных концертов (концерт Бетховена). Именно тогда, в какое-то из мгновений у меня возник план. Сначала это было что-то грубое, даже и не план вовсе, но с его помощью решались все наши проблемы — Джо и мои.
Мне было семнадцать лет (неужели прошел только год?), и я никогда не задумывалась, что можно сделать свои любовные дела не только своими.
Я и не осознавала, что тревоги Джо являлись его собственной красной телегой… которую мне было назначено помогать ему тащить.
Я понимала: сейчас не время и не место принимать решение. Кроме того, мне требовалось все тщательно обдумать, аккуратно обернуть, обвязать красной ленточкой неотразимо, словно рождественский подарок… и только потом преподнести это Джо.
