Джоанна Кингсли - Любовные прикосновения
Лари молча сидела рядом с Джином на заднем сиденье автомобиля. Она чувствовала, что уже прониклась духом «Пражской Весны», что ее место здесь. И вот теперь у нее не было выбора, она вынуждена была оставить все это – свою страну, свою мать… и часть себя самой.
Когда они ехали к границе, по радиоприемнику в машине еще можно было слышать «Радио Праги». Непрерывный поток объявлений сообщал о том, что русские оккупировали город, разрезав его надвое танками, блокировали все мосты, окружили все правительственные здания, редакции газет и журналов, здание союза писателей и журналистов. Каким-то образом радиостанция продолжала работать, оставаясь рупором осажденного правительства. Были зачитаны призыв ко всеобщей забастовке протеста и обращение к коммунистическим партиям всего мира с требованием права на самоопределение. Последовали также сообщения о первых жертвах. Молодые чехи выступили против русских на Вацлавской площади. Они швыряли в танки бутылки с бензином и даже пытались остановить, ложась у них на пути. Кровавая бойня началась.
На рассвете радиопередачи все еще звучали в эфире. Джин предъявил свои документы русским солдатам, стоявшим на пограничном посту с чешской стороны. Те махнули им, разрешая проехать.
Когда они оказались на территории Австрии, Лари обернулась и посмотрела на пограничный шлагбаум, опустившийся за ними. Над горизонтом ее родины поднималось солнце. Сколько еще времени пройдет, прежде чем она вернется сюда? И вернется ли вообще? После того как свобода целой нации погибла у нее на глазах, ей было еще труднее поверить в то, что Кат могла выжить, или в то, что Милош Кирмен еще будет жив, чтобы ответить на ее вопросы, если ей все-таки удастся возвратиться в Чехословакию.
Лари вспомнила, что там остался еще гобелен, наследство, оставленное ей матерью. Она не может допустить, чтобы он был потерян!
А когда в памяти Лари всплыл образ прекрасной невесты в сопровождении белых единорогов – она почувствовала, как в ней начинает подниматься волна отчаяния. Для некоторых людей единороги, быть может, всего лишь миф, как и другие истины, за которые она так долго цеплялась.
Но только не для Лари. Она все еще верила в них – у нее не было выбора. И когда-нибудь она вернется обратно, чтобы отыскать их.
ГЛАВА 20
Провиденс, Род-Айленд, февраль 1972
Съежившись под ветром, таким резким и жгучим, словно лезвие ножа, Лари свернула с Тэйер-стрит на узкую дорожку, которая привела ее к заднему входу старого деревянного дома. Хотя внутри было почти так же холодно, как снаружи, она, взбежав по шатким ступенькам, сняла шерстяную шапочку и серо-зеленое, покрывшееся ледяной коркой пальто и бросила их на вешалку на стене, прежде чем открыть еще одну дверь в квартиру на втором этаже.
Но даже там она не нашла согревающего тепла. Перед ней предстало такое зрелище: две ее соседки по квартире, Джилл Ласкер и Хелен Каридис, укутанные в шарфы и парки, сидели за круглым дубовым столом в маленькой передней и ели суп из одной кастрюльки.
– Лучше бы ты не снимала пальто, малышка! Миссис Блэнтон опять экономит на отоплении, – сказала Хелен.
Эта была замечательная девушка с белой кожей, черными волосами и обсидиановыми глазами. Ее отец, грек по рождению, работал на судостроительных верфях в Коннектикуте. Она изучала архитектуру и получала стипендию.
– О нет! – простонала Лари. – Как она может! Готова поклясться, что на улице больше двадцати градусов мороза!
– Вот здорово! И всего-то? – сказала Джилл. – Мне кажется, что я могла бы пойти на улицу, чтобы согреться.
Лари даже не стала спрашивать девушек, обращались ли они к квартирной хозяйке, жившей на первом этаже, с просьбой хоть немного повысить температуру. К тому времени ее привычки были им уже хорошо известны. Несколько раз в месяц эта пожилая старая дева закутывалась в одеяла и снижала температуру во всем доме. Когда жильцы начинали жаловаться, миссис Блэнтон с сочувствующим видом сообщала им, что ее печь уже старая и плохо работает, а теплоизоляция дома плохая.
Однако жильцы миссис Блэнтон не подавали официальную жалобу на нее, потому что она запрашивала самую низкую арендную плату во всем городе за квартиры, которые из года в год сдавала студентам род-айлендской Школы дизайна.
– Поешь немного супу! – предложила Джилл, долговязая уроженка Нью-Йорка с длинными спутанными рыжеватыми волосами, изучавшая изобразительные искусства. – Это черные бобы из консервной банки, но я добавила пару глотков виски, чтобы мы могли согреться.
– Нет времени есть! – ответила Лари.
Как бы холодно ей ни было, она продолжала раздеваться, направляясь в свою спальню. Лари вернулась с совещания у декана по поводу пособий для студентов. По этому случаю она надела единственную парадную вещь – черный мохеровый костюм, который теперь надо было сменить на что-нибудь более подходящее для ночной работы.
– Эй, тут звонил какой-то парень и спрашивал тебя! – крикнула Хелен, когда Лари повесила костюм в шкаф.
Лари вытащила из ящика свитер с высоким воротом и откликнулась, натягивая его через голову:
– А как его зовут?
– Он не представился. И ничего не просил передать. Весь такой таинственный!
Лари не обратила на это внимания. Ей часто звонили незнакомые мужчины, которые видели ее где-нибудь на занятиях или на работе. Общество приличных молодых людей в Провиденсе включало в себя не только студентов Школы дизайна, но и Брауновского университета. Однако Лари редко соглашалась на свидание, а если и соглашалась, то потом жалела об этом. Ее соседки по квартире всегда советовали ей расслабиться и больше веселиться. Но когда она узнала о неразборчивости Кат (а Лари воспринимала поведение матери в последний месяц перед арестом именно так), из-за которой было поставлено под сомнение ее происхождение, это оказало на нее сдерживающее воздействие и заставило избегать серьезных увлечений мужчинами.
– Как прошла встреча? – крикнула Джилл.
– Самое большее, что они могут предложить – это еще пятьсот долларов.
Лари схватила джинсы, брошенные ею накануне в угол, влезла в них и натянула толстый свитер.
– Тебе ведь нужно больше, не правда ли? – озабоченно спросила Хелен, когда Лари помчалась обратно к входной двери.
– Не беспокойся! Может быть, сегодня вечером я получу щедрые чаевые, – бросила Лари, прежде чем выйти за дверь.
В действительности, чтобы набрать сумму, необходимую для оплаты учебы, ей нужно было бы получать сверхвысокие чаевые в течение нескольких месяцев, и не только в «Красном трамвае», кафе, в котором она обслуживала посетителей три вечера в неделю, но и в кофейне на Норт-Мэйн, где она готовила завтраки по выходным. До недавнего времени ее заработка на этих двух работах вместе с пособием для студентов, а также с теми деньгами, которые она получала от Аниты, было достаточно. Но, проведя в Ньюпорте Рождество, она поняла, что даже частичная оплата ее учебы стала для Аниты слишком тяжелым бременем. «Морской прилив» все больше ветшал, огромные комнаты пустели, по мере того как мебель отправляли торговцам антиквариатом. Кроме того, у Мэри, жены Майка, обострялся артрит, и Анита платила за ее лечение.
