И солнце взойдет. Он - Варвара Оськина
Впрочем, несмотря на старания Роузи, рукам приходилось непросто. За следующую неделю мыло и антисептики так и не дали ранам окончательно затянуться, потому что операции шли без перерыва. Гнойная хирургия, ургентная и, конечно же, травма… Мир для Рене слился в череду пациентов, потому что вместо трёх-четырёх стандартных манипуляций, доктор Ланг успевал проводить за день по десять полноценных вмешательств. Они сутками не выходили из оперблока, и Рене теперь всегда была рядом: от начала и до конца, с утра и до вечера, без шанса поесть или выпить воды, а ещё без надежд на выходной. Поначалу она лишь ассистировала, но постепенно Ланг начал всё чаще отступать в сторону, наблюдая, как учится его резидент.
Восполнить потерю семи хирургов было практически невозможно, но Энтони будто было всё нипочём. Его движения оставались так же точны, а решения взвешенны даже после целого рабочего дня, когда поздно вечером с пулей в желудке привозили очередного беднягу. Ланг спокойно вставал за стол и оперировал, отослав Рене домой отсыпаться.
После таких ночных смен она находила его в кабинете, куда глава отделения приползал где-то под утро и замертво падал на слишком короткий для его роста диван. Там он лежал без движения, вытянув длинные ноги да скрестив на груди руки, подобно усопшему. Схожесть с покойником добавляла и неизменная свежетрупная бледность. Сверху Энтони укрывался уже знакомой стёганой курткой, а под всклокоченной головой виднелся свёрнутый джемпер. Долго смотреть на этот кошмар Рене оказалась не в силах, а потому вскоре принесла клетчатый плед.
Собственный угол в логове великого и ужасного главы отделения Рене получила в первый же день после случая в раздевалке. Маленький стол, стул и целая полка с конспектами из личной библиотеки доктора Ланга, которую она отыскала во время попытки прибраться в этом царстве великого беспорядка. Энтони определённо был гением, а потому даже мусор разбрасывал весьма гениально. Попробовав один раз усмирить этот хаос, Рене нарвалась на злой взгляд. Их ссора вышла короткой, но ёмкой, восстановив статус-кво, – ей оставался собственный стол, а над всем остальным доктор Ланг властвовал единолично.
Однако каким бы роботом он не казался со стороны, Энтони тоже имел свои слабости. Спустя неделю упорной работы и ночёвок на узком диване его мигрени стали совершенно невыносимы. Они были настолько сильны, что иногда Рене хотелось отрубить себе голову, лишь бы не чувствовать доносившуюся издалека чужую монотонную боль. От неё сводило правый висок и казалось, что глаз подвешен на ниточке. И если в операционной ещё удавалось отрешиться от не своих ощущений и сосредоточиться на работе, то наедине с Лангом шансов не оставалось. В такие минуты реальность тёмными пятнами уплывала за горизонт и не возвращалась на место до самого вечера, пока Рене не уходила домой. Она пыталась не обращать внимания, старалась не смотреть, даже не думать, но в один из таких дней её терпению пришёл неизбежный конец.
Рене сидела за столом в кабинете и безуспешно пыталась решить очередной тест. Им с Лангом выпала роскошь в виде короткого перерыва, который неугомонный хирург решил потратить на подготовку измученного ассистента и… на обед. Так что Рене старательно пережёвывала отварную индейку, а Ланг шуршал упаковкой очередного фастфуда.
Сегодня в меню был ненавистныйpoutine. И, похоже, именно это квебекское блюдо особенно раздражало вкусовые рецепторы Ланга. Объяснить как-то иначе, почему он мог полить его ананасовым соусом, а под конец добавить баночку сальсы, Рене не могла. Вот и сегодня в качестве мести французскому блюду был выбран табаско и… яблочный джем?!
– Твои пристрастия в еде иногда пугают, – пробормотала Рене.
– А твой пациент уже дважды умер, – меланхолично откликнулся Энтони и обмакнул в острый соус выуженную из-под картошки жаренную в кляре креветку. – Ты так долго думаешь над ответом, что парниковые газы растопили все ледники, а человечество умерло от тоски по последнему мишке.
Он устало прикрыл глаза и откинул голову на спинку низкого кресла, где молча страдал уже пятнадцать минут. Сегодняшние боли были особо убийственны. Накричав по телефону на пять кандидатов, Ланг приполз в кабинет и едва не упал на пороге. Лишь чудом Рене успела дёрнуть его за рукав хирургической кофты, скорректировав траекторию прямо в полёте. Висок в очередной раз заломило, глаза резануло полосой яркого света, и она не выдержала.
– Обезболивающее? – сухо спросила Рене, пока ставила одну за другой галочки напротив нужных ответов. Ланг следил за ней из-под полуприкрытых век.
– Гильотина.
Отложив карандаш, Рене нахмурилась.
– Это началось после того, как ты вернулся с Ближнего Востока?
Она старалась говорить непринуждённо, но Энтони мгновенно собрался. Об этом говорили чуть поджатые губы, пальцы, стиснувшие подлокотник, и поверхностный вдох. Рене знала, что вопрос на редкость бестактен, почти неуместен, но также была уверена в своей правоте.
– Тебя это не касается, – ожидаемо оскалился Ланг, но она не собиралась так просто сдаваться. Подкатившись на стуле поближе к растёкшемуся в кресле огромному телу, Рене пристально посмотрела в глаза своего наставника.
– Я нейрохирург, если ты забыл.
– Ты недоучка, – фыркнул он и сделал вид, что новая креветка вкуснее предыдущей едва ли не вдвое. По крайней мере, изображённый им лживый аппетит должен был доказать именно это, однако Рене знала, что Ланг не голоден. Он просто запихивал себе в глотку высококалорийную пищу, чтобы протянуть до новой порции обезболивающего. А тех, похоже, становилось уже слишком много.
– Энтони, я нейрохирург, и мне известны симптомы, – мягко, но настойчиво проговорила она. – Это уже не просто головная боль, а медикаментозная мигрень.
– Откуда ты вообще знаешь? – он явно пытался уйти от ответа.
– Энтони.
Он какое-то время вглядывался в неё больными глазами, прежде чем смежил веки.
– Оторвать бы Фюрсту его длинный язык, – раздалось бормотание. Но потом послышался вздох, и Ланг признался: – До. В армии просто перешло в хронические боли. Там было не до лечения.
– Травма?
– Это очевидно, старший резидент Роше! – Энтони высокомерно хмыкнул, но она не обратила внимания. Раненый зверь всегда рычит громче.
Подъехав на стуле ещё ближе, Рене осторожно приподняла одно веко, затем второе, встретилась с раздражённым взглядом, а потом встала. В несколько шагов она обошла кресло и оказалась у Ланга за спиной.
– Что ты делаешь? – спросил он, и от Рене не укрылось, как напряглись огромные плечи. Но вместо ответа лишь положила ладошки на жёсткие мышцы шеи. – Какого чёрта!
– Тихо, – шепнула она, а сама скрупулезно исследовала
