Янина Логвин - Гордая птичка Воробышек
Чертов Градов! Что ты задумал?
– Уважая дорогих гостей, в эту праздничную ночь Нового года не могу не поделиться радостью, что целый вечер греет мне сердце и в скором времени коснется нашей семьи. Новостью, о которой сегодня узнал, благодаря знакомству с замечательной девушкой Евгенией – невестой моего сына Ильи. Да-да! Вы не ослышались! Мои дорогие дети решили сочетаться браком, что стало для меня поистине настоящим сюрпризом! Пользуясь случаем, прошу всех присутствующих поднять бокалы за их будущее счастье и пожелать молодым удачи на светлом жизненном пути! За будущих молодоженов!
Что? Какого хрена?! Я так и застываю в полуобороте к птичке, тяжело глядя на раздухарившегося не в меру Босса, залпом опрокидывающего в себя бокал. Черт возьми, что он несет?!
На девчонке нет лица. Она дрожащей рукой отставляет вино и медленно поворачивается к Градову.
– Вы все не так поняли, – растерянно лепечет, роняя ладони на колени, сжимая тонкими пальцами край платья, но за общим весельем птичку совсем не слышно.
Черт! Повторите на бис! Я что, сплю?!
* * *Боже, он меня убьет! Точно! Я и так Люкову доставила сегодня столько хлопот, а тут еще и это. Ну зачем? Зачем Роман Сергеевич вспомнил о случайных словах, брошенных Михаилу, именно сейчас? Когда рядом столько чужих людей и… Ирина? Ведь вечер почти закончился.
А вдруг Илье не все равно?
Господи, я сейчас провалюсь сквозь землю!
Сама виновата, сама!
– Яков! Босс это что сейчас, серьезно сказал?! – словно подтверждая мои опасения, Ирина вскрикивает и впивается ногтями в локоть жениха. – Ответь, черт возьми, Яшка! Серьезно?!
Я не смею поднять на Люкова глаза. Чувствую на себе его колючий пристальный взгляд, а что сказать – не знаю. Должно быть, мой вид сейчас жалок, как никогда.
– Илья, п-прости. Это какое-то жуткое недоразумение, – неуверенно бормочу, отводя с пунцовой щеки упавшую на нее непослушную прядь волос. – Твой отец он… Я не хотела… Это совсем не то, что ты думаешь. Что все они думают. Совсем не то!
– Хорошо, Воробышек.
– Пожалуйста, я должна тебе объяснить. Должна сказать. То есть, рассказать…
Что? О Господи! Что я ему должна рассказать? Про себя и Игоря?! Про то, как не вовремя случился его брат на моем пути?! О приступе паники, охватившей меня при виде Михаила?!
Нет, только не это.
– Молчи. Я все понял.
– Но, как же… Ты…
– Потом.
Его голос такой бесцветный и равнодушный, словно все крики и смех вокруг нас не про него. Такой спокойный, что я вдруг неожиданно сержусь, услышав в стороне громкое и задорно-пьяное «го-орько!»:
– Ничего ты не понял, Люков! Ничего! – вскидываю глаза и замечаю, как парень медленно отнимает от губ пустую рюмку, жестко отирая рот.
– Предлагаешь все выяснить сейчас? – тихо замечает, наклонив ко мне лицо. – А, Воробышек? При всех? Народ просит.
– Н-нет, – натыкаюсь на блестящую глубину темного взгляда, полоснувшую меня. То ли ненавистью, а то ли…
Нет, не может быть. Так смотрел Игорь почти всегда, когда касался меня, но Илья…
Он не такой, я это чувствую.
– Илья, п-пожалуйста…
– Тогда помолчи.
– Свадьба? – подает голос Яков, избавившись от рук подруги. – Неожиданно, брат, – смотрит насмешливо, отстраняясь от спинки стула, – кто бы мог подумать… Впрочем, поздравляю. Хороший выбор. Черт, даже завидно, что не мой! Лакомая девочка и такая…
– Заткнись! – тихо отрезает Люков так холодно, что Яшка невольно вздрагивает, с трудом удержав улыбку на лице.
– Уже, брат. Только спрошу: шафер не нужен? Или шафериня? А что, Ирка, пойдешь в почетные свидетели к своему бывшему? Обрыдаешься от зависти и помрешь молодой. Я по тебе тосковать буду.
Не знаю, что Люков делает под столом, но Яшка вдруг болезненно кривится и матерится. Сцеживает со злых губ едва слышно:
– Сука ты, Илюха! Больно! Прекрати.
– Кажется, я просил…
– Ладно, – неловко смеется Яков, в примирительном жесте поднимая к плечам руки, – неудачная вышла шутка, извини, брат. А в шаферы пойду, если позовешь. Я серьезно.
– Не позову, – сухо бросает Люков и вдруг требовательно протягивает к парню ладонь: – Телефон, свой. И посуетись, наследник, не люблю ждать. Вчера, по дороге сюда, ты задолжал моей… – он на миг жестко закусывает губы и я уже почти готова услышать от него едкое «невесте», еще больше вжимаюсь в стул от новой порции стыда, что вот-вот ударит в уши, но парень щадит меня, сухо добавляя: – девушке. Пора платить по счетам.
– Ты серьезно? – спадает с лица Яков.
– Более чем, «брат», – а вот теперь то самое, едкое в словах. – Ты меня знаешь, Яшка, я жду, не заставляй нервничать: не люблю шум – раздражает. Впрочем, я не гордый, могу и сам взять. Вместе с извинениями.
– Да не проблема, – брюнет достает из кармана брюк телефон, вынимает симку и толкает от себя через стол. Смотрит на меня вполне дружелюбно, в отличие от подобравшейся вдруг Ирины. – Извини, Жень. Я полный придурок, признаю. За все извини.
Стальная трубка послушно ложится передо мной на стол, и Люков невозмутимо говорит:
– Возьми, Воробышек, взамен своего. Это, по меньшей мере, будет справедливо. Карту восстановишь через оператора, думаю, это вполне возможно сделать.
Моему удивлению нет границ: они что это, серьезно? За потерянный телефон и связь с домом обидно страшно, и за отношение брата Ильи к моей вещи тоже, но аппарат старенький, я уже смирилась с потерей. Нет, не возьму, качаю головой. Придумаю утром что-нибудь.
– Вы что, на пару с братцем с ума сошли?! – не успеваю я ответить отказом, как Ирина сбрасывает с колен салфетку и вскакивает из-за стола. Нависает над парнем, сердито разворачивая к себе мужское плечо. Громко шипит, начисто игнорируя повернувшиеся в ее сторону, озадаченные поведением девушки, лица гостей. – Яшка, совсем рехнулся от своей травы?! Это же «Верту», платина, пятнадцать тысяч долларов! Дурак! Я уже не говорю, что телефон – подарок Босса на твои никчемные двадцать шесть лет! Илья! – поворачивается к Люкову. – Что за игры по обмену любезностями?! Ты соображаешь, что просишь для своей… Для своей…
Девушка почти задыхается от возмущения, сверлит меня ненавидящими глазами, когда рука Якова жестко швыряет ее на стул.
– Села и закрыла пасть, Ирка! Быстро! – неожиданно сердито рявкает парень. – Нехер оскалом перед всеми отсвечивать, а то вышвырну вон, как зудящую вошь! Не твоего сучьего ума дело, что я решаю и когда, поняла? Поняла?! – разворачивает подругу грубо за подбородок к себе и приближает к лицу. – Я тебя спрашиваю! Или напомнить, на какое место ты сдалась конченому нарику? А?!
От унижения у девушки трясутся губы и руки, наливаются слезами глаза. Мне вовсе не нравится на это смотреть, отношения пары далеки от идеальных, если уже не просто видимость, и я твердо говорю, глядя на Люкова, зная, что единственный, кто может это прекратить, кто здесь решает – только он:
– Илья, я не возьму у Якова телефон. Ни за что. Ни этот, ни любой другой. Пожалуйста, не настаивай.
– Почему, Воробышек? – темные глаза сужаются, отвечая на мой ускользающий взгляд. – Разве Яшка церемонился с твоей вещью? Жалко стало?
– Нет, но… Я не могу, Илья. Просто не могу.
– Ай, к черту! – парень неожиданно поднимается и сдергивает меня со стула. – Пошли! – решительно прижимает к боку, увлекая за собой, заставляя уронить с колен салфетку. Сцеживает сквозь зубы почему-то вдруг до боли обидное:
– И откуда ты только свалилась на мою голову, птичка!
Мы обходим гостей, всполошившихся было от известия о предстоящей свадьбе в семье Большого Босса, а теперь заметно притихших, заинтригованных странным поведением нашей четверки за столом, и проходим мимо Романа Сергеевича. Я почти рада, что сейчас исчезну из его богатой гостиной навсегда, встречаю уставшим взглядом осторожные заискивающие улыбки, когда обеспокоенный голос хозяина дома вслед за стремительными шагами, догоняет нас:
– Сынок, ты выпил. Не думаю, что сейчас самое время в ночь и гололед рисковать девчонкой. Не повторяй ошибок Якова. Ты знаешь: комната по-прежнему за тобой, как всегда. Женя может воспользоваться соседней с твоей спальней гостевой. Если посчитает нужным, конечно. Комнаты уже готовы.
Мужская рука каменеет на моей талии, еще теснее прижимая к парню. Шаг замедляется, но лишь на миг. В следующий миг жесткие губы выдыхают:
– К чертовой матери тебя, Босс, вместе с твоей предусмотрительностью!
И Люков уже не слушает отца. Он решительно толкает перед собой дверь, выпуская нас на свободу.
Я точно помню, что галерея и центральный холл – в другой стороне дома, что этих широких мраморных ступеней в ажурной ковке ограждения, ведущих полукружием на второй этаж, не касались мои ноги по пути в парадный зал, что я не видела мерцающей шелковым инеем отделки стен внутреннего коридора, по-видимому, спальной зоны. Но послушно поднимаюсь за парнем, отдаваясь его воле, чувствуя, как напряженно звенит внутри Ильи при каждом шаге натянувшийся струной нерв. Молча семеню рядом, не решаясь потревожить эту струну ни малейшим звуком.
