Янина Логвин - Гордая птичка Воробышек
Господи, сейчас что-то будет! Ведь не может эта звенящая пауза между нами продолжаться вечно? Сейчас Люков уберется подальше от любопытных глаз и спросит с меня за мой длинный язык, обеспечив гордости смерть, а лживому органу пожизненную немоту, а я лишь проблею извинения. Потому что о Михаиле с Игорем говорить не стану. Не смогу. Слишком больно вспоминать и унизительно. Пусть уж лучше Люков проклинает меня за наглое вранье и думает о зарвавшейся Воробышек, что хочет. Например, что птичка превратилась в глупую гусыню и внезапно потеряла связь с реальностью. Или, что влюбилась до дрожи в коленях и сошла с ума. Что соблазнилась окружающей роскошью. Ведь чем иначе можно объяснить озвученную Большому Боссу новость и мой неожиданный статус невесты? Не глупой шуткой же?!.. Хотя, шуткой, наверно, было бы проще всего.
Ох, пусть уж думает, что я ничем не лучше Ирины. В конце концов, заслужила! Неважно, что случайно. Надо уважать чужое право на свободу выбора и определение личных привязанностей! И ценить доброе отношение того, кто тебе ничего не должен.
Не должен. Ничего. А вот ты…
Чертов Игорь, будь ты трижды проклят!
Люков останавливается у темных дверей какой-то комнаты и разворачивает меня к себе лицом. Опускает руки, отступая на шаг. Зарывается пятерней в упавшие на лицо волосы, глядя на стену поверх моего плеча.
Его лицо не отражает тех эмоций, которые я боюсь уловить, – ничего близко похожего на гнев или обиду, – лишь помноженную на раздражение усталость, вновь сковавшую льдом красивые мужские черты. Мне хочется коснуться его, растормошить, провести по щеке рукой, поймав колючий взгляд. Еще и еще, в попытке вернуть прежнего, улыбающегося Илью. Но я не могу позволить себе быть такой откровенной. Не сейчас, когда под маской безразличия он, должно быть, ненавидит меня. За мое безволие и упрямство, приведшее его в этот дом, безжалостно столкнувшее его с прошлым.
– Воробышек…
– Да?
– Я, наверно, сволочь, но Босс прав: нам действительно лучше переждать в этом гребаном особняке несколько ночных часов. Извини.
И все? А где же: «Что это было только что за столом, птичка? Не хочешь объяснить? Не расскажешь, что за дурь ударила в твою глупую голову, и с каких чудесных пор ты моя невеста?».
– Хорошо. Это не страшно.
– Что ж, отлично, – Люков разводит плечи и сует руки в карманы брюк. Я вижу, как резко обозначаются желваки на его скулах, и твердо сжимаются губы. – Как ты слышала, Босс уже обо всем позаботился. На эту ночь эта комната твоя.
– Илья…
– Я переночую в соседней. Рано утром мы уедем отсюда, обещаю.
– Послушай…
– Иди, Воробышек, – блестящий взгляд на мгновение касается моего лица и неожиданно прячется под тяжелыми веками. – Просто иди. Я тебя прошу.
Это хуже гневных слов. Куда хуже. Вот такая расчетливая холодная эмоциональность, заставляющая сердце сжиматься от боли под давлением вины и невозможности хоть что-то изменить. Объяснить. Оправдаться. Просто попросить прощения. Отстраняющая от того, кто совсем недавно так тепло горел для тебя, а теперь, кажется, погас.
Устал, а может, окончательно разочаровался.
Я чувствую себя ужасно – пристыженно и опустошенно. Рывком отворачиваюсь от парня и толкаю дверь. Захожу в чужую незнакомую комнату, где по иронии лукавой хозяйской воли сейчас для меня горит мягкий свет настенных светильников и дожидается расстеленная постель, сбрасываю с ног туфли и подхожу к окну. Закрыв глаза, долго стою так, прижав лоб к заиндевевшему стеклу, вспоминая сумасшедшую круговерть прошедшего дня.
Дверь открыта, и торопливый стук каблуков по мрамору лестницы разносится в тишине коридора звенящей капелью. Я знаю, я чувствую, кому этот стук принадлежит, и замираю в ожидании приближения шагов, впившись ледяными пальцами в подоконник, повернув навстречу звукам лицо.
Он прогоняет ее – это понятно по тому, как умоляюще она шепчет. Когда я осторожно выхожу из комнаты, он вновь один. Стоит, уперев кулак согнутой руки в стену и тяжело уронив голову.
Его рубашка расстегнута и разошлась от вскинутой руки. Длинные светлые пряди почти скрыли лицо. Я могу видеть напряженные мышцы каменного пресса и сильную, вздымающуюся в жестком дыхании грудь.
Господи, один ты знаешь, чего ему стоит отказ от Ирины и нахождение с девушкой под одной крышей. А теперь, похоже, еще и я. Меня не было рядом с Люковым несколько долгих минут, а холодной маски как не бывало.
Что же она сделала с тобой?
Я подхожу тихо, шурша шелком, ступая по паркету босыми ногами. Останавливаюсь, замерев возле парня, желая дотронуться до него и не смея. Зачем я вернулась? Кто меня просил?..
– Ты нужна мне, Воробышек. Нужна, – неожиданно произносит Илья, не поднимая лица, и я с облегчением выдыхаю: услышал, значит. Чувствую, как отмирает заиндевевшее было, подобно стеклу, сердце.
– Хорошо, – соглашаюсь, не в силах оставить его наедине со своей прошлой привязанностью. Принимая ревность к Ирине как нечто новое и особенное для меня. Не знакомое и не испытанное раньше. Жалящее, а оттого болезненно-горькое.
Что не я. Не меня. Не со мной.
И когда появились подобные мысли?.. Эх, Воробышек-Воробышек. А ведь есть еще Лиза, Марго, и та, другая – ночная бабочка, чуть не впорхнувшая в квартиру парня под твой сон. С которой он уже все успел до тебя.
– Ты разорвал рубашку, Люков, все пуговицы отлетели.
Он молчит, и я понимаю, что говорю что-то совсем не то.
– Если хочешь, я останусь рядом, и она больше не придет.
– Останься… – хрипло шепчет он. – Если не боишься.
Не боюсь. И не боялась. Никогда. Даже странно.
– Поздно бояться того, кто однажды оставил меня в своем доме, уложил в свою постель и поделился футболкой, тебе не кажется? Признайся, Люков, это ведь в твоем свитере я сегодня проснулась?.. А ты говоришь, боишься.
Он неожиданно смеется, так и не поднимая головы, тихо и как-то щемяще-грустно, словно я сказала такую известную глупость, что смеяться над ней – и то стыдно.
– Знаешь, если бы этот дом вдруг оказался твоим – не потому, что большой, а просто потому, что твой, я бы сварила для тебя кофе. Крепкий и сладкий, как ты любишь.
– Ты босая… – Он наконец-то смотрит на меня сквозь рваные пряди волос. Отрывает уже раскрытую ладонь от стены и подходит ближе. – И замерзла. Этот дом холодный для птички.
– Да, – я осторожно улыбаюсь, обхватывая ладонями голые плечи. Поднимаю навстречу парню лицо, в который раз удивляясь, какой он высокий и сильный. – Холодный. Никогда не думала, что так бывает в больших домах. Надеюсь, твоя комната окажется в нем самой теплой: ждать рассвета в коридоре – не лучший выход.
Я вновь говорю чушь. Понимаю по заострившимся чертам парня и остановившемуся вздоху. Да что же со мной такое?
– Извини, Илья. Кажется, сегодня мой язык – мне худший враг. Я не хотела сказать, что… – опускаю глаза вниз и неожиданно немею, уткнувшись взглядом в смуглый живот и тонкую полоску темных волос, сбегающую ручейком по упругой коже за пояс брюк. Пробуждающую во мне странные желания, заставляющую чаще дышать и краснеть. – То есть, наоборот, хотела… В общем, я не имела в виду ничего такого.
– Я понял, Воробышек.
– Да?
– Да.
– И сегодня во дворе твоему отцу – тоже. Некрасиво вышло. Случайно, а он подумал… Наверно, мне стоило сразу извиниться перед гостями.
– Не думаю, птичка. Тебя бы все равно никто не услышал.
– А ты? – я нахожу в себе силы вновь взглянуть на парня. – Ты, Илья, сможешь простить меня?
– Воробышек… Черт!
Я поджимаю босую ногу и Люков тут же, круто развернувшись, пересекает коридор в направлении соседней комнаты. Распахивает дверь, пропуская меня вперед, срывает с себя рубашку и исчезает в ванной, оставив меня один на один со своей спальней и мыслями, непозволительно сосредоточенными на нем.
Здесь все красиво и дорого, но совершенно безлико. Просто еще одна комната в еще одном богатом доме – картинка из журнала «Интерьер»: молочные стены, сверкающее полировкой темное дерево, высокие темные портьеры и толстый, кипенно-снежный ворс ковра под ногами. Где вместо памятных фотографий – картины на стенах, вместо жилого беспорядка – спокойная идеальная чистота, а вместо дорогих сердцу личных вещей – умелый дизайнерский фешн-подбор мужских атрибутов, то ли для спальни, а то ли для рабочего кабинета.
Я прикрываю дверь и бреду к кровати – большой, двуспальной, куда больше приготовленной для меня. Осмотрев единственное в комнате ложе, опускаюсь в одно из кожаных кресел, такое холодное, что кожа под тонким капроном и шелком тут же покрывается мурашками. Я заставляю себя откинуться на спинку и расслабиться, надеясь, что мне хватит выдержки дождаться в таком положении утра.
Я, наверно, сошла с ума, не иначе, раз согласилась остаться возле Ильи так близко. Не просто наедине, а по-настоящему с ним. Пусть как друг или невольный спутник, – мне необходимо это лекарство: присутствие мужчины в личном пространстве, а ему нужна я. Когда-то это должно было случиться, так почему не сегодня? Иначе я никогда не избавлюсь от неприятных воспоминаний, так глубоко вонзившихся в память стараниями Игоря: пустой дом, темная спальня и… он. Так исступленно шепчущий «Моя… Так нужна мне…»
