Янина Логвин - Гордая птичка Воробышек
– Да вот, матушка, – ответил пастушок. – Повстречал сегодня на реке красивую девушку, и так она мне понравилась, что попросил ее стать женой. Девушка спросила: достоин ли я ее? И я ответил, что да, оглядев свое отражение в водах реки. Тогда она согласилась и пообещала сделать меня самым счастливым на свете мужем, если я найду место для ее счастья.
– И что же ты ответил, сынок?
– Я вернулся домой и принес к реке самые большие джутовые мешки, что только смог найти в доме, но девушка исчезла.
– Какой же ты у меня глупый, – заплакала старая женщина, стукнув сына ладонью по лбу. – Не догадался…»
– Прекрати кривиться, Люк! Сам просил рассказать! Прекрати, не то я подумаю, что вам с Лу Ченгом не хватит четырех оплеух на двоих, и добавлю еще!
Я отворачиваюсь от Донга и брезгливо сплевываю в траву. Вздергиваю над водой удочку, проверяя наживку. Сегодня мы с Ченгом сбежали к реке, и нам грозит суровое наказание, но прежде чем отыскавший нас повар вернет нерадивых учеников в школу, я пристаю к нему с просьбой что-нибудь рассказать, выгадывая время свободы.
– Фу, Донг! – смеюсь, довольный погожим днем. – Опять ты завел про любовь! И дураку ведь понятно, что это место – сердце. Правда, Лу?
И слышу в ответ ворчливое, последовавшее за впившимися в ухо пальцами:
– Ну, может, такому дураку, как ты, и понятно, а вот пастушку нет…»
Он совсем не изменился – старина Донг. Все такой же тихий небольшой человек, с располагающим голосом, умелыми руками и притягательным светом мудрости, горящим в умных черных глазах. Вот только приоделся ко времени, да косу срезал на европейский манер. Неужели в угоду хозяину дома?.. Нет, вряд ли.
– В речном отражении много звезд, но лишь одна путеводная. Уверен, что разглядел свою в зыбком течении? Не поднимающему глаза в небо так легко ошибиться, укрыв в тени жадных рук свет, принадлежащий другому путнику. Дождись утра, отпусти! Если твоя – с рассветом не истает, только разгорится ярче.
А после этих слов переплел наши с Воробышек нити судьбы. Зачем? Чтобы фатумная злодейка посмеялась надо мною, по тайной воле бросив карты?
Девчонка хороша, я и сам это знаю. Чувствую, как только прикасаюсь к ней. Не могу отвести глаз и отнять рук, и ловить жадные чужие взгляды на ней тоже не могу. Это выше моих сил – сохранять лицо и сдерживать злость, солью проступающую сквозь мутное полотно жгучей ревности, застившее взор, при виде того, как щедро птичка делится своей светлой улыбкой с другими.
Не только со мной излучает свет.
Не только для меня горит.
Черт! Босс прав: я трижды дурак, что повелся на Ирку и оставил девчонку без внимания – слишком сильно задела за живое смелая, непрошеная ласка бывшей подруги. А потом едва не растерял все свое хваленое хладнокровие, заметив грустный укор и растерянность в серых глазах, чуть не прижал девчонку к себе, не находя слов и не умея просить о прощении.
Только свет этих глаз и тепло рук смогли остановить меня, когда я достал Ряднова. Иначе бы я полусмертью наказал помощника отца тут же, при всех, навсегда поколебав веру в воздействие сальных улыбок на женский пол и мнимой успешности состоявшегося мужчины, посмевшего трижды приблизиться к Воробышек. К моей Воробышек, даже после очевидного предупреждения.
Он сам не догадывается, насколько ему повезло, и во сколько еще обойдется мой страх напугать птичку. Дорого. Очень. Но я вернусь к Ряднову после, а пока…
А пока меня волнует только она – хрупкая девчонка в синем, как васильковое поле, платье.
Она смущается и краснеет, приоткрывает на вздохе алые лепестки губ, неумело уходит от ответа, отводя взгляд, а я замираю над бездонной пропастью закованным в кандалы, потерянным смертником. Готовым ухнуть в бездну с головой и забыть себя, не зная, как быть, если окажется…
– Нет. Не понравился. Совсем.
Черт! Я сошел с ума. Так нельзя. Прости мне мой напор, птичка!
И снова не нахожу необходимых слов, зато удерживаю ее, встрепенувшуюся и сникшую, в моих руках.
Не отпущу. Никуда. Никогда. Пусть ты этого пока не знаешь. Ни за что.
Я сам понял это так недавно.
Яркие краски в мерцающей темноте. Ожившие фигуры драконов и чудо-птиц на шелковых стенах, тихая мелодия флейты… Претворению в жизнь смелых фантазий Босса впору бы позавидовать, если бы я не видел все это раньше. Воробышек восторженно замирает и ахает, оглядывает оживший свод, а я, как слепой, равнодушный к видимому миру щенок, тянусь за ней, подступая как можно ближе.
Непослушные пальцы крадутся к девичьим рукам, губы касаются мягких волос. У меня идет кругом голова и колотится сердце, когда я ощущаю, как от моих прикосновений загорается жаром нежная атласная кожа, сбивая птичке дыхание.
Чувства. Не знакомые мне. Новые. Необычные. Болезненные. Вспарывающие нутро и вытачивающие душу заново. Рез за резом, срез за срезом, нерв за нервом.
Я хочу ее. Хочу. Так сильно, как только может мужчина хотеть желанную женщину. Мучительно, испытывая настоящую телесную боль от сопротивления этому желанию. И я совершенно точно хочу чего-то еще.
Я открываю глаза и натыкаюсь на косой взгляд Яшки, остановившийся на мне. Задумчивый, жадный, медленно ползущий вниз по оголенному плечу Воробышек. Сволочь. Я провожу вслед за этим неосознанным взглядом ладонью, показывая брату, что никто не смеет касаться девчонки, кроме меня. И меня никто не смеет касаться – только Воробышек, тут же понимаю сам. Это странная догма, но она – я так чувствую – единственно правильная.
Донг озвучивает предсказание, упоминает какие-то тени, и девчонка вдруг бледнеет. Закрыв рукой лицо, с тихим вскриком отшатывается, отворачивается от меня и от китайца, словно игра с судьбой и с толкователем человеческих душ внезапно выходит за допустимую черту. Смотрит испуганно по сторонам, вот-вот готовая сорваться на бег.
– Что с тобой, Воробышек? – я ловлю ее, едва не упорхнувшую из моих рук и возвращаю к себе, не понимая, каким невольным словом Донг смог задеть ее.
Я знаю, на что способен китаец, играя в нехитрое таинство гадания, – всегда чувствовал в нем особенное понимание человеческой природы, – и принимаю к сведению слова мастера Янга. Но для остальных они не больше, чем диковинное развлечение, еще один праздничный штрих к новогоднему столу, – для кого-то приятный, для кого-то не очень, едва ли всерьез принятый на веру и не забытый к утру. Так почему же испугалась птичка?
Не потому ли, что ей попросту неприятны намеки на нечто большее, возможное между нами, чем просто придуманные отношения? Да еще эти манипуляции Донга с обменом печеньями…
– Испугалась предсказания? Так это все ерунда.
Черта с два ерунда! Но я готов ждать.
Она поднимает взгляд и пробует улыбнуться. Привычно делится теплом серых глаз. В чем бы ни была причина ее испуга, она не во мне, с облегчением понимаю я, наблюдая, как открыто девчонка смотрит на меня, а затем, словно опомнившись, вежливо благодарит китайца.
Что бы ни огорчило птичку, она справилась с минутной слабостью и взяла себя в руки, но румянец сошел с ее лица, а движения по-прежнему неуверенны. Едва ли я видел ее такой – дезориентированной и напуганной, а потому говорю, желая убедиться, что все хорошо и ненавязчиво напомнить о том, что я рядом:
– Не пугай меня, Воробышек. Хочешь чего-нибудь выпить? Ты побледнела, и мне это не нравится.
Мои слова удивляют птичку, – да, я сегодня действительно не похож на себя, привычная ледяная маска трещит по швам, осыпаясь с лица колким крошевом, – но она соглашается и даже отвечает шуткой на попытки расшевелить ее. Покорно льнет к моему боку, пока я провожаю ее к столу, и обещает приватный танец на день рождения. Хорошо бы. Кто-кто, а я, зная, на что способна светловолосая девчонка рядом со мной, точно не откажусь спросить с нее.
Ирка смотрит волчицей, но птичке, похоже, все равно, и я успокаиваюсь: значит, и мне все равно тоже. Игнорирую любопытные взгляды до тех пор, пока Большой Босс, возвысившись над столом, не просит у всех тишины, дабы привлечь к его словам пару минут всеобщего внимания.
– Друзья! – обводит хозяйским взглядом зал, опуская ладони на стол. – Должен ли я еще раз повторить, как рад видеть вас у себя в эту новогоднюю ночь? Правильно, – улыбается гостям сытой улыбкой опытного хищника, так редко проступающей на его лице, – думаю, это лишнее. Каждый из вас знает, что это так. Я не терплю в своем доме случайных людей, а для своих друзей готов сделать многое, если не все. За редким исключением, конечно. Со многими из вас меня связывает дружба и многолетние партнерские отношения. Многим я доверяю как самому себе и даже больше, а доверие нынче стоит недешево.
– Ох, лукавите, Роман Сергеевич. Ваше доверие для нас бесценно!
– Спасибо, дорогой Александр Степаныч, я учту твою шкалу ценностей, но сейчас хотел сказать немного о другом. О том, что волнует меня в данный момент куда больше как отца, нежели просто хозяина праздника, – оскаливает зубы Босс. – Возможно, не очень хорошего отца, но искренне любящего своих сыновей. Старшего – Якова, – думаю, вам представлять не надо, а вот младшего – Илью – прошу любить и жаловать. Отныне и впредь он – неотъемлемая часть моей жизни.
