Янина Логвин - Гордая птичка Воробышек
– Так, мастер Янг, так. Горсть была щедрой, оттого и больней. Но я рад, что опустевший карман теперь вновь полон. С такой ношей не побродяжничаешь, и подарить ее куда жальче, чем то, что ничего не весит. Особенно никчемному сироте.
– Глупый жестокий мальчишка! Ты так ничего и не понял! Я отдал тебе часть сердца, ты же ставишь мне это в упрек. Донг был свободен как ветер, теперь стал тяжел, как земля, как тяжесть вины в груди гордеца. Не хочу тебя знать! Уходи…»
Никогда не думал, что Донг умеет плакать, а тогда, почти шесть лет назад, в наш последний вечер убедился воочию, но все равно ушел.
Действительно, глупый, сегодня это понять легче.
«Маленький бумажный дракон в руках – то ли птица, то ли зверь, не понять. Я мастерил его из старой газеты весь день, спрятавшись от учителя Цзяо в заброшенном саду, где только тетереву и сидеть, и теперь вертел в руках, стоя на коленях, поднимая над головой и подставляя солнечным лучам. В этих теплых послеполуденных лучах не было заметно неправильной формы и истершейся бумажной печати, крылья светились и казались золотыми. Радужно-прозрачными, совсем как крылья Великого дракона, однажды, в первый день жизни Земли, спустившегося с далеких небес. И мне хотелось верить, что когда-нибудь, когда я вырасту и стану свободным…
– Ты тоже дракон, и со временем научишься летать.
– Нет! – мой голос излишне резок и груб, и неожиданно срывается в крик, больше похожий на всхлип. Появление человека застает врасплох – я еще не научился хорошо владеть собой.
– Да, если станешь достаточно сильным, чтобы удержать небо под крыльями.
– Я не смогу, зачем ты врешь? Люди не бывают драконами.
– Бывают, но только самые смелые люди. Вчера я видел, как старшие ученики обижали тебя. Ты уже дракон, малыш, хотя все еще открыт страху.
– Они злые и сильные, я ненавижу их!
– Ты сильнее, просто мал еще. А страх питает не только твою злость. Ты другой, и им это не нравится.
– Они надо мной смеются, говорят, что я похож на тощего цыпленка со смешными волосами. Учитель бреет мне голову, а я не хочу. Хочу назло всем отрастить косу, как у тебя.
Он смотрит на меня и качает головой. Садится в траву, подзывая к себе. Просит показать бумажную игрушку:
– Красивый дракон, малыш. Дашь посмотреть? Хочешь, мы подарим ему настоящие крылья?
Этот странный бродяга-чудак появился в школе еще вчера. Невысокий худощавый человек с проницательным взглядом черных глаз, в пыльной дорожной одежде и заплечной сумкой, набитой тряпичными куклами. Не знаю, почему учитель Цзяо и сторож Хун не прогнали его. Может, из-за того, что его босая ступня кровила? А может, из-за располагающей улыбки на обыкновенном лице или ловких рук, на потеху ученикам складывающих из примятых листов дешевой бумаги причудливые фигурки зверей?
Мы все вышли посмотреть на импровизированный спектакль, разыгранный бродягой в лицах прямо у порога нашей фанзы, хотя учителю это и не понравилось, но он промолчал и наказал лишь того, кто стащил у бродяги «золотого» дракона, и я до сих пор не могу понять: почему?
Кукол было много. Размером с кулак, с ладонь, даже с локоть – красный двухголовый змей, – но я сразу отметил ее – желтую фигурку с крыльями и гребнем, расшитыми золотой нитью, красиво порхающую в пальцах незнакомца. На пути добра одолевшую злодеев и возвысившуюся над всеми.
– Больно? – интересуется человек, и я привычно стараюсь не выдать себя взглядом. Вскакиваю на ноги, вскидываю к подбородку кулак, когда он пытается прикоснуться к моей спине.
– Нет.
– А если правду?
– Не твое дело!
– Я тебе друг, малыш, другу можно доверить все, даже боль. Смотри! – он встает и подбрасывает далеко вверх бумажного дракона, и тот солнечной вспышкой исчезает в летней листве деревьев.
– Теперь у него есть под крыльями ветер, и когда-нибудь он обязательно вернется.
– Как твой дракон вернулся к тебе?
– Да. А сейчас он унес твою боль. Чувствуешь?
– Не знаю.
– Значит, болит?
– А ты хитрый, – я невольно улыбаюсь, глядя в смешливые глаза. – Нет, больше нет.
– Вот и хорошо, Люк.
– Откуда ты знаешь, как меня зовут?
Человек пожимает плечом и ложится в траву. Забрасывает руки за голову, открывая штопанные заплаты-ластовицы в подмышках поношенного халата.
– Это легко узнать, если очень хочешь, – говорит так, словно «отгадать имя» – самое плевое дело на свете.
– Что, и я так смогу?
– Конечно. Дай руку! – Мне приходится опуститься на колени и замереть над его лицом, пока черные как ночь глаза серьезно вглядываются в меня.
Где-то далеко играет свирель – нежно, будто поет молоденькая девушка, но вдруг затихает под раскатистое ворчание грома…
– Д-донг? – неуверенно выдыхаю я, не понимая, как это знание слетело с языка, а китаец уже довольно смеется.
– Донг! Ну, вот видишь, малыш, угадал! Будем знакомы…».
Сейчас мне кажется, что назови я его тогда Менгьяо или Ли, я бы точно так же не ошибся, а тогда… тогда я был впечатлен, поверил и почти не удивился, когда Донг поселился в фанзе для слуг и стал часто навещать меня.
«…Что у тебя с лицом, малыш?
– Не скажу.
– Упрямец.
– Лучше расскажи о Горах бессмертия.
– Ты для этого прибежал ночью, проник в комнату и разбудил меня?
– Ты все равно не спал, Донг, свеча до сих пор горит, а на твоей двери нет замка. Расскажи!
– Учитель поднимет Люка с петухами, он должен выспаться и быть сильным, чтобы защитить себя.
– Ерунда! Скоро я уезжаю домой в интернат, и учитель Цзяо не посмеет бить меня. А выспаться я могу и там.
– Никто не смеет бить по лицу сильного мужчину, вот о чем ты должен помнить! Скоро ты вырастешь и вобьешь это знание в голову жестокосердного Цзяо.
– Пусть! Я не хочу говорить о нем. Сегодня я победил лучшего младшего ученика и заслужил награду. – Я прыскаю смехом в полутьму, опускаясь на тахту рядом с полулежащим читающим Донгом.
В окрестных деревнях немногие бедняки могут позволить себе обучение грамоте, но почему-то наличие талмуда в руках именно этого китайца почти не удивляет меня. Я давно заметил, что Донг умен.
– Какую? Надеюсь, лишнюю порцию жареной лапши? Сегодня хозяин Цзяо остался доволен моей стряпней, а тебе не мешало бы нагнать жирок. Ты, Люк, совсем тощий стал.
– Как же, гляди, разбежится он! – дальше веселюсь я. – Заставил меня целый урок простоять на коленях на рисовых зернах. И знаешь за что?
– Скажи.
– За то, что я честно победил Мэн Пенга!
– Не понимаю, малыш…
– Я сделал это быстро и не доставил учителю удовольствие поединком, вот так!
– А пощечина за что?
– Не сдержал улыбки при наказании. Ай, плевать, Донг! Пойми, я смог победить лучшего! Мэн Пенг старше меня, – ему уже двенадцать!
– Люк, – почему-то хмурит брови друг, откладывая книгу прочь. – Цзяо Юн прав. Соперника надо уважать, и учителя тоже. Своей стремительностью ты позволил Пенгу и всем усомниться в твоей победе, сославшись на случай. Если ты сильнее, оставь за противником веру, наблюдай и перенимай.
– Зачем? Я боролся честно!
– Затем, чтобы после отнять вместе с силой, всю, без остатка. Не позволив подняться с колен.
– Но это жестоко… – не соглашаюсь я.
– Да, наверно, – кивает Донг, отворачиваясь от моих изумленных глаз. – Для человека, но не для воина. Зато избавляет врага от ненужных иллюзий, а тебя от удара в спину. Выпитый досуха никогда не наполнится вновь.
Я молчу и смотрю в окно. Оно у повара маленькое, размером с небольшую картину, задернутое застиранной льняной занавеской, сквозь которую проглядывает надкусанная луна. Сейчас передо мной не мой славный, самый близкий друг, а совсем незнакомый китаец, в мудрых речах которого слышится что-то чуждое. Взрослое и мужское. Острое, беспощадное, как разящее лезвие меча.
– Знаешь что, Донг? – подаю голос, растерянно ероша отросший ежик волос, когда китаец негромко окликает меня, впихивая что-то в руку.
– Что?
– Я – человек, слышишь. А ты иди к черту! И лепешку свою забери!..»
«… и сказала тогда девушка пастушку, полоща стройные ноги в реке: столько будет у него счастья, сколько звезд на небе, пусть только найдет место, куда его положить. Побежал пастушок к дому, давай искать мешок. Один мал, другой тоже, третий – и вовсе с прорехой. Делать нечего, решил прихватить все. Вернулся к реке, глянул, а девушки нет.
– Почему плачешь, сынок? – спросила пастушка мать, когда вечером вся семья села за стол, и родители увидели, что их сын чем-то сильно огорчен.
– Да вот, матушка, – ответил пастушок. – Повстречал сегодня на реке красивую девушку, и так она мне понравилась, что попросил ее стать женой. Девушка спросила: достоин ли я ее? И я ответил, что да, оглядев свое отражение в водах реки. Тогда она согласилась и пообещала сделать меня самым счастливым на свете мужем, если я найду место для ее счастья.
– И что же ты ответил, сынок?
