Янина Логвин - Гордая птичка Воробышек
– Это и есть Донг? – словно ничего не произошло, и руки парня не гуляли по моей коже, сбивая дыхание и будоража кровь, спрашиваю я, и вместе с другими гостями с любопытством смотрю на немолодого китайца.
Длинная хлопковая рубаха, шитый позолоченной медной нитью, подпоясанный шелковым кушаком, черный халат-безрукавка, широкие, перетянутые на икрах шнуром, светлые штаны, красные мокасины. На голове – смешная шапчонка с темным кантом и загнутыми кверху полями. Сумка-конверт на плече. На повара Большого Босса мужчина совсем не похож, скорее на персонаж неизвестной мне театральной постановки, и все встречают его появление дружными удивленными возгласами.
– Да, – на миг задерживается с ответом Люков, разделяя пристальный взгляд незнакомца. – Это он.
– Твой отец сказал, что вы были близки. Донг твой друг?
– Друг? – задумывается парень. – Ну, можно и так сказать, птичка. Хотя мне всегда хотелось думать, что немногим больше. А оказалось…
– Что?
– Ничего. Оказалось пальцы Босса способны опустить монету в любой карман и, если нужно, сторговавшись, купить даже дружбу.
– Не понимаю…
– Тебе и не надо, Воробышек. В этой правде мало интересного.
– И все же, – настаиваю я, понимая, что касаюсь сейчас чего-то глубоко личного, затаенного, не имея на то права. Но смолчать не могу.
Люков тупит взгляд, затем излишне резко вскидывает голову, устало разводит плечи. Говорит неохотно и бесцветно, словно о вчерашней, канувшей в лету, ничем не приметной истории.
– Он платил Донгу за то, чтобы живя в своре собак, от одной из них я мог получать хоть немного тепла. Вот и все. Это жалко и не интересно, и давно в прошлом. Забудь, птичка. С тех пор я научился жить, не впуская никого в свою душу.
Илья говорит непонятные вещи, неприятные и болезненные для него. Я это вижу, несмотря на все его показное равнодушие и мнимую браваду. И неправильные, от которых невозможно просто уйти в сторону. Толпа гостей вместе с хозяином окружает сверкающую ель, отрезает от нас вставшего на ноги китайца, и я спрашиваю парня, улучив момент нашей с ним уединенности:
– А ты получал, Илья?.. Пусть твой отец платил, но ты чувствовал от Донга тепло? Настоящее? То, что греет сердце?
Люков как-то странно смотрит на меня: пристально, хмуро. Растерянно скользит ладонью по волосам, отводя взгляд. Я не хочу излишне вторгаться в его душу, я знаю, как это больно, но ответ парня услышать мне кажется крайне важным. Не для меня. Для него. И он все-таки отвечает:
– Да.
А я облегченно выдыхаю, не заметив, что затаила дыхание:
– Значит, деньги тут ни при чем, Илья, не думай о друге плохо. Он привязан к тебе, это сразу видно: сердечное тепло за деньги не купишь. И, кажется, очень соскучился. Для человека материально заинтересованного его взгляд очень искренен и полон тоски. Так умеют смотреть только близкие люди.
Похоже, после бегства из рук Люкова он не намерен больше касаться меня, и я делаю к нему шаг сама. Беру в руки мужскую ладонь и некрепко сжимаю, желая разделить с ним настроение.
– Пойдем, Илья, – говорю, увлекая его за собой к шумным гостям. – Смотри, твой друг Донг уже приступил к гаданиям. Роман Сергеевич обещал, что будет интересно.
На ветвях праздничной ели десятки новогодних украшений. Хозяином дома дана громкая команда отыскать среди драконов «мандариновых и краснокрылых» – тех самых, внутри которых сюрпризом спрятано крохотное печенье с предсказанием, и гости с шумом и смехом приступают к поискам.
– Нашла! Нашла! – громко веселится какая-то женщина, стащив игрушку с пышной ветви, раздвигает локтями толпу и приподнимает над головой. – Чур, уважаемый Донг, огласите мне предсказание первой!
– А вот еще! Посмотрите! Ух ты, какой дракоша! И что с ним теперь делать? – интересуется ее спутник, поворачиваясь к недавнему музыканту.
– Рома, надеюсь, твой китайский товарищ настроен положительно, и не предскажет крах моего банка? А то я приду к тебе за займом! – совсем как ребенок сипит взрослый, уже грузный мужчина, похохатывая в кулак.
Ирина тоже снимает своего дракона вслед за Яковом, и подносит к Донгу. Скрутив бумажную голову, раскрывает, разламывает крохотное печеньице и извлекает на свет тонкую бумажную ленточку с иероглифами.
– Ну и? Что там? – протягивает клочок под нос китайцу, смешливо кривя губы, и тот невозмутимо отвечает, почти без акцента, почтительно приняв послание из девичьих рук.
– Съешь «лунный пирожок», красавица, скажу. Только так, а то не сбудется. Вкусно? – щурит хитрый глаз и улыбается, когда девушка послушно проглатывает печенье.
– Не очень. Вечно ты со своей сдобой, Донг. Так и хочешь превратить меня в толстуху. Ну, давай уже, предсказывай! – фыркает Ирина, пританцовывая на месте под нетерпеливые взгляды гостей. – Не томи.
– Как скажешь… – согласно кивает китаец. Пропускает ленту-предсказание сквозь пальцы, неожиданным фокусом обращая бумагу в пыль. – Самое смешное желание – это нравиться всем, – произносит вежливо, отыскав глаза девушки. – Мало знать себе цену, надо еще пользоваться спросом. Не прогадай в покупателе, красавица.
Ирина краснеет, а Яков смеется. Громко и не совсем уместно, обняв девушку за шею, пока Донг не останавливает его недовольным:
– Прямые слова неприятно слышать, но они способствуют правильным поступкам. Хорошее лекарство горько на вкус, зато помогает больным. Ешь! – заставляет парня съесть его печенье и говорит уже куда спокойнее:
– Чтобы укротить дракона, победи сначала самого себя, а потом врагов. Как может владеть мечом не владеющий собой? Прежде чем куда-то идти, спроси у неба, где ты находишься. Спроси, и, возможно, получишь ответ.
Предсказания странно звучат – с горькой толикой нравоучения и неприятного послевкусия. Я не знакома с мудростью поднебесной страны, но своего дракона подаю китайцу почти с опаской. Сегодня я в линзах и мне ни к чему щуриться, но все равно Люков оказывается быстрее, и то предсказание, что заключено в яркой бумажной фигурке, для меня с тяжелой еловой ветви снимает он.
Донг долго смотрит в мои глаза. Заметив руку Ильи, опустившуюся на плечо под его осуждающим черным взглядом, что-то жестко говорит на китайском, хмуро сведя брови.
– Обойдешься, – невозмутимо и куда резче вежливых условностей отвечает парень, и я тут же чувствую, как он крепче прижимает меня к себе.
Китаец вновь что-то недовольно повторяет, поджав тонкие губы. Коротко качает головой. Я поднимаю глаза на Люкова и по привычке тянусь указательным пальцем к переносице – поправить очки.
– Илья, что он сказал? – спрашиваю с тревогой. – Твой друг что, нам не рад?
– Ну почему же, – ровно бросает парень, меряясь с Донгом взглядами. Успокаивающе скользит ладонью вдоль моей руки, снова вызывая простой лаской безотчетный трепет в душе. – Мне – возможно. А вот тебе очень даже рад, птичка.
Я с сомнением отворачиваюсь и гляжу на свою ленточку-предсказание, белоснежным фитильком мелькающую в ловких пальцах мужчины, и на лицо – плоское, узкоглазое, сосредоточенное на моем спутнике.
– Что-то не похоже, – неуверенно бормочу, а Илья уже едко замечает китайцу:
– Смотрю, ты не на шутку прибарахлился? Занятно. Раньше тебе хватало двух штанов, халата и мокасин. И рисины под циновкой в драной лачуге. По какому поводу так вырядился, мастер Янг?
Мужчина молчит, и Люков сердито цедит:
– Давай же, Донг! Какого черта делаешь вид, что не понимаешь меня? На хозяина, небось, брешешь по-русски?
– Ты! – неожиданно сплевывает сквозь зубы китаец, подавшись вперед. – Неблагодарный зубастый щенок! Отродье безголового пса! Ошметок хвоста гремучей змеи!
– Точно, – принимает выпад парень. – Здесь я с тобой согласен. Зубастый, и с псом это ты верно подметил.
– Блевок дохлой саламандры!
– Угу.
– С памятью короче, чем хвост осла и нос обезьяны! С сердцем меньше желудя!
– Ну, пусть так. Хотя я еще не забыл свои ругательства. И твои тяжелые оплеухи в наказание за них. Гляжу, ты запомнил все.
– Все. – Я сама не замечаю, когда тон разговора мужчин меняется, из сердитого превращаясь в тихий диалог. – Ты никогда не был послушным мальчишкой и иногда заслуживал наказания.
– Не был.
– Глупый, но всегда самый дерзкий. Смело раздувающий тлеющие угли и лезущий на рожон.
– Я быстро научился запоминать уроки. Благо, в учителях недостатка не было.
– Вижу. Твоя?
– Моя.
– Уверен, что заслужил?
– Нет. Но рук убирать не стану, Донг, нравится тебе это или нет.
Я едва ли понимаю, о чем речь (обо мне или показалось?), а китаец уже смеется. Щурит глазки-щелочки, всплескивает себя довольно ладошками по пухлым бокам.
– Гляди ты! Неужто со мной говорит мужчина, а не желторотый обидчивый птенец?
– Да, как видишь, оперился.
– Простил ли?
Пауза молчания почти звенящая. Вязкая и волнующая, вибрирующая на волнах сдерживаемых чувств в особом вакууме тишины, вобравшем нас троих. Когда проходит минута и мне уже кажется, что вопрос китайца так и останется без ответа, с губ Люкова все же срывается:
